Хэлка
2 апреля 1812
читать дальше
Ma chere Aline!
Как же я рада была твоему письму, друг мой! Счастлива узнать, что ты уже совершенно оправилась. Это просто charmant, что ты пишешь, что маленький Nicolas уже от рождения вылитый отец, недостает лишь усов и ментика. Погоди, душа моя, годы пронесутся, и ты оглянуться не успеешь, как увидишь его с усами и в мундире. Право же, я убеждена, что краше наших русских гусарских мундиров на всем свете нет.
Тебе ни за что не догадаться, кого прислали к нам в полк! Давыдова! Да-да, того самого, бретера и поэта. Он уж подполковник, и это в его возрасте! Правда, командует он не нашим батальоном, но мы, разумеется, тут все сразу перезнакомились. Он не очень хорош собой, невысок ростом (и чем-то схож с Andre), но это самый homme charmant и petit ami des dames, какого я только встречала в своей жизни (а среди гусар, как ты помнишь, таких весьма немало). Ежели бы я не была закована в броню достойного маменькиного воспитания и любви к мужу, кто знает... Молчу, молчу, я же шучу, ты знаешь меня.
Наши дамы буквально ходят за ним по пятам и умоляют написать им стихи в альбом. Я его нисколько не просила, но он был так любезен, что написал и мне. Привожу тебе сии строки, знаю, ты сумеешь их оценить.
На вьюке, в тороках, цевницу я таскаю,
Она и под локтем, она под головой;
Меж конских ног позабываю,
В пыли, на влаге дождевой...
Так мне ли ударять в разлаженные струны
И петь любовь, луну, кусты душистых роз?
Пусть загремят войны перуны,
Я в этой песне виртуоз!
На сем заканчиваю свое письмо. Жду от тебя вестей, как только позволят тебе заботы о детях и о супруге. Целую тебя от всей души! Передай мужу поклон от меня и Andre.
Искренне твоя,
Nazie.
16 июня 1812 г.
читать дальше
Chere Aline!
Не знаю, получили ли у вас уже эти сведения или письмо мое окажется первой ласточкой. То, о чем я писала тебе в предыдущих письмах, свершилось! Наполеон перешел нашу границу и идет на Россию. Да смилуется Господь над нами!
Нам, женщинам, ничего не говорили, хотя видно было, что офицеры тревожатся. 14-го разнесся слух, что французы уже в Вильно. В то же время пошли разговоры, что в некоторых полках появляются запреты держать собственные экипажи и лошадей. У нас покамест такого не было, но едва услыхав, Andre терять времени не стал. В тот же день уложили вещи, и с верной моей Машей и кучером Филиппом он отослал меня в Каменково, к своим родителям. В путь мы тронулись вчера, дорога до Оренбургской губернии далека. Пишу тебе с постоялого двора, он переполнен, на восток уже вовсю движется поток беженцев, я с трудом нашла уголок, где приткнуться с пером и бумагою. Я умоляла мужа отправить меня к батюшке в Безмятежное, но Andre был непреклонен - в Оренбург безопаснее. Мне страшно думать, что же может случиться, ежели муж мой, один из самых благоразумных и храбрых людей, считает, под Москвою может быть не безопасно. Ваше рязанское имение, скорее всего, окажется вдали от любых военных действий.
Более всего меня сейчас тревожит батюшка. В последних письмах сестра Sophi писала, что здоровье его хуже и ноги ему начинают отказывать. Я уже написала (с полного одобрения мужа) ему письмо, в котором в самых красноречивых выражениях, на какие была способна, убеждала его поехать погостить к Бекетовым, пока эта гроза не развеется. Оба письма, ему и тебе, отошлю утром.
Да хранит тебя Господь, мой милый друг! Будем уповать на него!
Пиши мне в Каменково, Оренбургской губернии, помещику Петру Александровичу Бекетову для А.К. Бекетовой.
Твоя Н.
23 июля 1812 г.
читать дальше
Друг мой!
За прошедшие недели я столько тревожилась, как, должно быть, никогда в жизни. Почта стала куда хуже. Однако, я получила письма и от Andre, и от papa, и от сестрицы Сони. Как больно мне писать эти строки, душа моя! - армия наша все отступает и отступает. Крестьяне наши поговаривают, что Наполеон - антихрист, и вскоре нас ожидает светопреставление. Мой beau-père - человек разумный и делает все возможное, чтобы поддержать порядок в имении. Внешне все выглядит, как будто нет никакой войны - начали убирать яблоки, по всей усадьбе стоит такой дух, что я вспомнила детство в нашем Безмятежном. Но что вправду, ах, милая моя, что творится.
Я сильно беспокоюсь и за мужа, и за брата Андрюшу, он все еще такой горячий, совсем мальчик. Мне он не пишет, но батюшке с сестрой написал, и мне передали поклон от него.
Господи, помилуй нас! Самое дурное, дорогая Aline, что papa категорически отказывается покинуть имение. Мне кажется, рассудок его несколько помутился - Соня пишет, что он порой даже не помнит, что французы давно уже на русской земле и жестоко высмеивает тех, кто пытается напомнить ему, что они движутся на Москву. Здоровье его еще ухудшилось.
Я долго молилась и приняла решение. Долг мой сейчас призывает меня, пока еще возможно, отправиться к батюшке, помочь ему всем, что в моих силах и категорически настоять, чтобы он выехал со мною в Каменково. Ежели я не смогу его убедить (на что все же надеюсь и молю Бога), то попрошу его хотя бы отослать со мной сестру. Ей всего 17, и я с ужасом воображаю опасности, которые могут грозить юной девушке в пекле войны.
Петр Александрович и добрейшая Ольга Дмитриевна отговаривали меня, но увидев, что решение мое непреклонно, отпустили. Еду в своем экипаже, так надежнее.
Не знаю, когда мы свидимся, друг мой, но хочу надеяться, что следующее письмо я отошлю тебе уже вновь из Каменкова и смогу сообщить радостные известия, что батюшка и сестра здесь со мною.
Храни тебя Господь! Надеюсь, моя крестница Настенька и маленький Николенька здоровы.
Твоя Анастасия.
25 августа 1812 г.
читать дальше
Дорогая моя Алина!
Не знаю, смогу ли отослать тебе это письмо. Если же нет, буду сохранять письма до будущей нашей встречи и твердо верить, что она состоится.
Мы здесь все грустны и приуныли. Я нахожусь в постоянном страхе. До сих пор до нас доходят лишь ложные слухи. То говорят, что французов побили, то напротив. Ростопчин уверяет (или недавно еще уверял всех), что "неприятель в Москве не будет". Но давно ли еще эти же люди уверяли, что неприятель никогда не перейдет границу России, что не зайдет далее Смоленска - ан он уж под Москвой. Весь прошлый месяц через нас нередко проезжали беженцы из Москвы, срочно разъезжавшиеся в свои имения. Показывали мне и афишки Ростопчина. Ну скажу тебе, душа моя! ну и стиль! Я бы и то написала лучше. Мне кажется, этот человек совершенно не знает, как нужно разговаривать с простым народом. Порой мне даже кажется, что он просто глуп - тогда мне становится еще более страшно за Москву, за Андрюшу, за мужа и за нас всех.
Мы живем очень тихо. Папеньке все хуже, он уже не каждый день спускается в столовую. Меж тем война нежданно привела в наш дом гостей. Кроме кузины Nadine, сироты, папенькиной родственницы, о которой я писала тебе прежде, у нас теперь живет соседская помещица Алина Гавриловна Желудкова (ее имение всего лишь в 20-ти верстах от нас!) у коей проходящие французские войска совершенно разорили имение. Неудивительно, что она, потеряв голову, бежала, куда глаза глядят. Папенька ее приютил, ты же знаешь его доброту, несмотря на все тяготы его характера.
Также проживает с нами сейчас наш сосед Петр Петрович Сангрин. Он преклонного возраста, лишь немного моложе papa, а биография его достойна целого романа. Когда-нибудь я расскажу тебе. Он - редкий случай, вообрази себе - имеет степень доктора медицины, а также ему случалось практиковать, так что сейчас я благодарна Богу, что есть, кому оказать помощь papa. Человек он ворчливый, но по-моему, у него золотое сердце, и на свой лад он привязан к нам ко всем. С papa они часто бранятся, но и охотно подолгу беседуют, и это единственный человек, которого papa как-то слушает. Жаль, что даже ему не удалось уговорить папеньку уехать. Он неохотно согласился было отпустить со мной Софью с ее гувернанткой, но сестра моя горячо тому воспротивилась. Да и я, глядя на него, чувствую, что просто не в силах его покинуть. Мысль об отъезде я уже оставила, дороги ужасны, вокруг нас войска (и никто не знает толком, где они, и что происходит). Остается лишь молить Бога о помощи и защите.
Любящая тебя,
Анастасия.
2 сентября 1812 г.
читать дальше
Милый друг!
Судьба жестока, но наш долг не склоняться перед ней, а молить Господа о помощи.
Вчера мы, как обычно, переодевшись к обеду, спустились в столовую и сидели в ожидании, пока Степан подаст кушанья. Масло для ламп у нас уже закончилось, нового привезти невозможно, хорошо, что свечей большой запас. Рано стемнело, погода была очень пасмурной, накрапывал дождик. Вдруг раздался стук в дверь - сейчас это звук, от которого мы вздрагиваем. Нарочный доставил батюшке письмо. Мы встревожились, но вскрыть без него, разумеется, не смели. Батюшка дремал, и Соня отнесла письмо к нему на стол. Но едва мы принялись за ужин, как по лестнице послышались тяжелые шаги и - удивительно - papa сам спустился в столовую. Вид у него был ужасен. Мы с сестрой и доктор Петр Петрович бросились, чтобы помочь ему. Он уселся за стол и как будто стал немного успокаиваться, но тут ему сказали про письмо. Он потребовал, чтобы письмо немедленно принесли. Оно было от старого батюшкиного сослуживца, у которого сейчас под началом служит Андрюша. Боже мой! каждое слово этого письма несло самые черные вести. Рука моя дрожит, когда я пишу сии строки. Итак! русская армия все же дала французам большое сражение под Москвою, по итогам коего вынуждена была отступить. Генерал писал, что брат мой храбро сражался, но на его глазах пал, и затем среди раненых найден не был. Кончалось же письмо словами "мы оставляем Москву".
Прочитав письмо, батюшка словно помутился рассудком. Он кричал, что все это бред, что французов на русской земле нет и быть не могло. Мы с трудом помогли ему подняться по лестнице и уложили в постель. Доктор оказал ему всю помощь, каковая только была в его силах, а мы с Соней сидели около него безотлучно.
Алина, друг мой, за что же нам все это? И что с нами будет? Порою мне кажется, что я теряю рассудок, но необходимость попечения о батюшке и поддержки сестре сразу возвращают меня на твердую землю. Утешаюсь я только мыслию, что мертвым брата никто не видел, а значит, его раненым могли подобрать не наши, а французы, а стало быть, он может еще быть жив. Об Andre никаких вестей.
Прощай друг мой, кончаю письмо, мне нужно возвратиться к батюшке.
Всей душой твоя Н.
читать дальше
Ma chere Aline!
Как же я рада была твоему письму, друг мой! Счастлива узнать, что ты уже совершенно оправилась. Это просто charmant, что ты пишешь, что маленький Nicolas уже от рождения вылитый отец, недостает лишь усов и ментика. Погоди, душа моя, годы пронесутся, и ты оглянуться не успеешь, как увидишь его с усами и в мундире. Право же, я убеждена, что краше наших русских гусарских мундиров на всем свете нет.
Тебе ни за что не догадаться, кого прислали к нам в полк! Давыдова! Да-да, того самого, бретера и поэта. Он уж подполковник, и это в его возрасте! Правда, командует он не нашим батальоном, но мы, разумеется, тут все сразу перезнакомились. Он не очень хорош собой, невысок ростом (и чем-то схож с Andre), но это самый homme charmant и petit ami des dames, какого я только встречала в своей жизни (а среди гусар, как ты помнишь, таких весьма немало). Ежели бы я не была закована в броню достойного маменькиного воспитания и любви к мужу, кто знает... Молчу, молчу, я же шучу, ты знаешь меня.
Наши дамы буквально ходят за ним по пятам и умоляют написать им стихи в альбом. Я его нисколько не просила, но он был так любезен, что написал и мне. Привожу тебе сии строки, знаю, ты сумеешь их оценить.
На вьюке, в тороках, цевницу я таскаю,
Она и под локтем, она под головой;
Меж конских ног позабываю,
В пыли, на влаге дождевой...
Так мне ли ударять в разлаженные струны
И петь любовь, луну, кусты душистых роз?
Пусть загремят войны перуны,
Я в этой песне виртуоз!
На сем заканчиваю свое письмо. Жду от тебя вестей, как только позволят тебе заботы о детях и о супруге. Целую тебя от всей души! Передай мужу поклон от меня и Andre.
Искренне твоя,
Nazie.
16 июня 1812 г.
читать дальше
Chere Aline!
Не знаю, получили ли у вас уже эти сведения или письмо мое окажется первой ласточкой. То, о чем я писала тебе в предыдущих письмах, свершилось! Наполеон перешел нашу границу и идет на Россию. Да смилуется Господь над нами!
Нам, женщинам, ничего не говорили, хотя видно было, что офицеры тревожатся. 14-го разнесся слух, что французы уже в Вильно. В то же время пошли разговоры, что в некоторых полках появляются запреты держать собственные экипажи и лошадей. У нас покамест такого не было, но едва услыхав, Andre терять времени не стал. В тот же день уложили вещи, и с верной моей Машей и кучером Филиппом он отослал меня в Каменково, к своим родителям. В путь мы тронулись вчера, дорога до Оренбургской губернии далека. Пишу тебе с постоялого двора, он переполнен, на восток уже вовсю движется поток беженцев, я с трудом нашла уголок, где приткнуться с пером и бумагою. Я умоляла мужа отправить меня к батюшке в Безмятежное, но Andre был непреклонен - в Оренбург безопаснее. Мне страшно думать, что же может случиться, ежели муж мой, один из самых благоразумных и храбрых людей, считает, под Москвою может быть не безопасно. Ваше рязанское имение, скорее всего, окажется вдали от любых военных действий.
Более всего меня сейчас тревожит батюшка. В последних письмах сестра Sophi писала, что здоровье его хуже и ноги ему начинают отказывать. Я уже написала (с полного одобрения мужа) ему письмо, в котором в самых красноречивых выражениях, на какие была способна, убеждала его поехать погостить к Бекетовым, пока эта гроза не развеется. Оба письма, ему и тебе, отошлю утром.
Да хранит тебя Господь, мой милый друг! Будем уповать на него!
Пиши мне в Каменково, Оренбургской губернии, помещику Петру Александровичу Бекетову для А.К. Бекетовой.
Твоя Н.
23 июля 1812 г.
читать дальше
Друг мой!
За прошедшие недели я столько тревожилась, как, должно быть, никогда в жизни. Почта стала куда хуже. Однако, я получила письма и от Andre, и от papa, и от сестрицы Сони. Как больно мне писать эти строки, душа моя! - армия наша все отступает и отступает. Крестьяне наши поговаривают, что Наполеон - антихрист, и вскоре нас ожидает светопреставление. Мой beau-père - человек разумный и делает все возможное, чтобы поддержать порядок в имении. Внешне все выглядит, как будто нет никакой войны - начали убирать яблоки, по всей усадьбе стоит такой дух, что я вспомнила детство в нашем Безмятежном. Но что вправду, ах, милая моя, что творится.
Я сильно беспокоюсь и за мужа, и за брата Андрюшу, он все еще такой горячий, совсем мальчик. Мне он не пишет, но батюшке с сестрой написал, и мне передали поклон от него.
Господи, помилуй нас! Самое дурное, дорогая Aline, что papa категорически отказывается покинуть имение. Мне кажется, рассудок его несколько помутился - Соня пишет, что он порой даже не помнит, что французы давно уже на русской земле и жестоко высмеивает тех, кто пытается напомнить ему, что они движутся на Москву. Здоровье его еще ухудшилось.
Я долго молилась и приняла решение. Долг мой сейчас призывает меня, пока еще возможно, отправиться к батюшке, помочь ему всем, что в моих силах и категорически настоять, чтобы он выехал со мною в Каменково. Ежели я не смогу его убедить (на что все же надеюсь и молю Бога), то попрошу его хотя бы отослать со мной сестру. Ей всего 17, и я с ужасом воображаю опасности, которые могут грозить юной девушке в пекле войны.
Петр Александрович и добрейшая Ольга Дмитриевна отговаривали меня, но увидев, что решение мое непреклонно, отпустили. Еду в своем экипаже, так надежнее.
Не знаю, когда мы свидимся, друг мой, но хочу надеяться, что следующее письмо я отошлю тебе уже вновь из Каменкова и смогу сообщить радостные известия, что батюшка и сестра здесь со мною.
Храни тебя Господь! Надеюсь, моя крестница Настенька и маленький Николенька здоровы.
Твоя Анастасия.
25 августа 1812 г.
читать дальше
Дорогая моя Алина!
Не знаю, смогу ли отослать тебе это письмо. Если же нет, буду сохранять письма до будущей нашей встречи и твердо верить, что она состоится.
Мы здесь все грустны и приуныли. Я нахожусь в постоянном страхе. До сих пор до нас доходят лишь ложные слухи. То говорят, что французов побили, то напротив. Ростопчин уверяет (или недавно еще уверял всех), что "неприятель в Москве не будет". Но давно ли еще эти же люди уверяли, что неприятель никогда не перейдет границу России, что не зайдет далее Смоленска - ан он уж под Москвой. Весь прошлый месяц через нас нередко проезжали беженцы из Москвы, срочно разъезжавшиеся в свои имения. Показывали мне и афишки Ростопчина. Ну скажу тебе, душа моя! ну и стиль! Я бы и то написала лучше. Мне кажется, этот человек совершенно не знает, как нужно разговаривать с простым народом. Порой мне даже кажется, что он просто глуп - тогда мне становится еще более страшно за Москву, за Андрюшу, за мужа и за нас всех.
Мы живем очень тихо. Папеньке все хуже, он уже не каждый день спускается в столовую. Меж тем война нежданно привела в наш дом гостей. Кроме кузины Nadine, сироты, папенькиной родственницы, о которой я писала тебе прежде, у нас теперь живет соседская помещица Алина Гавриловна Желудкова (ее имение всего лишь в 20-ти верстах от нас!) у коей проходящие французские войска совершенно разорили имение. Неудивительно, что она, потеряв голову, бежала, куда глаза глядят. Папенька ее приютил, ты же знаешь его доброту, несмотря на все тяготы его характера.
Также проживает с нами сейчас наш сосед Петр Петрович Сангрин. Он преклонного возраста, лишь немного моложе papa, а биография его достойна целого романа. Когда-нибудь я расскажу тебе. Он - редкий случай, вообрази себе - имеет степень доктора медицины, а также ему случалось практиковать, так что сейчас я благодарна Богу, что есть, кому оказать помощь papa. Человек он ворчливый, но по-моему, у него золотое сердце, и на свой лад он привязан к нам ко всем. С papa они часто бранятся, но и охотно подолгу беседуют, и это единственный человек, которого papa как-то слушает. Жаль, что даже ему не удалось уговорить папеньку уехать. Он неохотно согласился было отпустить со мной Софью с ее гувернанткой, но сестра моя горячо тому воспротивилась. Да и я, глядя на него, чувствую, что просто не в силах его покинуть. Мысль об отъезде я уже оставила, дороги ужасны, вокруг нас войска (и никто не знает толком, где они, и что происходит). Остается лишь молить Бога о помощи и защите.
Любящая тебя,
Анастасия.
2 сентября 1812 г.
читать дальше
Милый друг!
Судьба жестока, но наш долг не склоняться перед ней, а молить Господа о помощи.
Вчера мы, как обычно, переодевшись к обеду, спустились в столовую и сидели в ожидании, пока Степан подаст кушанья. Масло для ламп у нас уже закончилось, нового привезти невозможно, хорошо, что свечей большой запас. Рано стемнело, погода была очень пасмурной, накрапывал дождик. Вдруг раздался стук в дверь - сейчас это звук, от которого мы вздрагиваем. Нарочный доставил батюшке письмо. Мы встревожились, но вскрыть без него, разумеется, не смели. Батюшка дремал, и Соня отнесла письмо к нему на стол. Но едва мы принялись за ужин, как по лестнице послышались тяжелые шаги и - удивительно - papa сам спустился в столовую. Вид у него был ужасен. Мы с сестрой и доктор Петр Петрович бросились, чтобы помочь ему. Он уселся за стол и как будто стал немного успокаиваться, но тут ему сказали про письмо. Он потребовал, чтобы письмо немедленно принесли. Оно было от старого батюшкиного сослуживца, у которого сейчас под началом служит Андрюша. Боже мой! каждое слово этого письма несло самые черные вести. Рука моя дрожит, когда я пишу сии строки. Итак! русская армия все же дала французам большое сражение под Москвою, по итогам коего вынуждена была отступить. Генерал писал, что брат мой храбро сражался, но на его глазах пал, и затем среди раненых найден не был. Кончалось же письмо словами "мы оставляем Москву".
Прочитав письмо, батюшка словно помутился рассудком. Он кричал, что все это бред, что французов на русской земле нет и быть не могло. Мы с трудом помогли ему подняться по лестнице и уложили в постель. Доктор оказал ему всю помощь, каковая только была в его силах, а мы с Соней сидели около него безотлучно.
Алина, друг мой, за что же нам все это? И что с нами будет? Порою мне кажется, что я теряю рассудок, но необходимость попечения о батюшке и поддержки сестре сразу возвращают меня на твердую землю. Утешаюсь я только мыслию, что мертвым брата никто не видел, а значит, его раненым могли подобрать не наши, а французы, а стало быть, он может еще быть жив. Об Andre никаких вестей.
Прощай друг мой, кончаю письмо, мне нужно возвратиться к батюшке.
Всей душой твоя Н.