23 сентября
читать дальше
Французский майор нынче пришел к нам и объявил, что прикажет отцу Никтополиону отслужить молебен за здравие французского императора. Мы были крайне сим удивлены. Кто-то спросил его, зачем он этого желает, ежели все они, по их собственному признанию, не верят в Бога. На что майор ответил: "Зато вы все верите, а я погляжу, кто посмеет не прийти!"
Милая Алина, сказать по правде, вот тут я не боюсь его. Едва ли он что-то мне сделает дурное, ежели я не приду на этот спектакль - иначе я назвать таковое действо не могу.
M-lle Лефевр успела нашептать и тут и там, что на молебен следует прийти, "не то вы пожалеете, что не увидите, что там будет". Не знаю, что она имеет в виду. Нынче она держит себя так, что у меня нет никакого желания подходить к ней с расспросами, я это считаю унизительным для себя. Аграфена убеждает меня, что пойти нужно, но я покамест не уверена, как поступлю.
Сегодняшний день ознаменовался еще одним странным происшествием. Мы все сидели в гостиной (которая, к счастию, снова в нашем распоряжении), когда вошел Карл Иванович и доложил, что французский полковник желает говорить с Софьей Кирилловной. Это нас всех очень взволновало. Все дамы, очевидно, пришли к одному и тому же убеждению - что Соня своим неразумным поведением все-таки вызвала гнев французов. С радостью должна заметить, что в этот миг в трусости нельзя было упрекнуть ни одну из нас - все мы, даже тихая наша кузина Надин, как одна заявили, что пойдем вместе с Соней, и все готовы были вступаться за нее.
Однако, сие не понадобилось. Выйдя на крыльцо, мы увидели французского полковника с букетом полевых цветов. Он преподнес его Соне и в изысканных выражениях извинился за грубое поведение французов по отношению к нам. Я не знала, что и думать об этом! Одно мне стало ясно: что в защите в этот миг моя сестра не нуждается, поэтому из деликатности отошла в сторону. Я успела еще услышать, как сестра отвечала что-то вроде, что прощения нужно просить не у нее, а ее тон хоть и нельзя было назвать милым, однако, он был несколько менее задирист, чем обычно.
Можешь вообразить, это маленькое событие стало предметом обсуждения наших дам. И то сказать - нелегко постоянно видеть вокруг себя лишь тяготы и страх. Кто-то даже предположил, что майор влюбился и попросил руки Сони. Полагаю все же, что до этого дела не дошло. Но меня радует, что страхи насчет угрозы не сбылись, и возможно, такое поведение сулит нам несколько лучшее отношение со стороны французов.
24 сентября.
читать дальшеВообрази себе, милая Алина, сегодня французский майор передал букет мне, вместе с аналогичными извинениями. Но на сей раз не сам, а через их маркитантку... Я чрезвычайно удивилась, когда эта девушка вообще заговорила со мною у церкви (хотя мне поневоле и приходилось перебрасываться с ней несколькими словами, когда она заходила в усадьбу). Разумеется, букет я не приняла и высказала свое удивление.
25 сентября
читать дальшеДорогая Алина, вчера я начала писать тебе утром письмо, ощущая себя почти как в прежние дни. Но напрасно забывать, что мы на войне, и нынче у нас снова произошли страшные события. Что сказать, с чего начать? Надобно придумать какие-то новые слова, чтобы изобразить, что мы выстрадали.
Майор все-таки заставил отца Никтополиона служить молебен о здравии французского императора, и французские солдаты пошли по избам, сгоняя крестьян в храм. Я сидела в людской с Аграфеной и Степаном и поневоле принуждена была пойти. Народу в храме было полно.
Голос священника дрожал. Однако, он сумел отслужить обычную службу, почти не поминая Наполеона. Я горячо молилась за мужа Андрея Петровича, за брата Андрюшу, за нашего императора Александра, а также за всю нашу русскую армию и за всех русских людей. Служба закончилась, народ начал расходиться, я же несколько задержалась, чтобы помолиться перед образом Богородицы. Отходя, я заметила, что в церкви прибавилось французов, а майор стоит совсем близко от алтаря и как-то странно рассматривает иконы. Я подумала, что его внимание привлекли оклады. Они у нас не слишком богатые, но все же для самых любимых образов батюшка заказывал серебряные с мелким жемчугом. Так и случилось. Он начал снимать одну икону за другой и вынимать из окладов. Тут же к нему подбежала наша попадья, стали подходить и другие люди. Пришлось подойти и мне, чтобы быть переводчиком. Впрочем, рядом с майором, как и всегда, тут же оказалась Соня, а с нею - m-lle Лефевр.
Мне очень не понравилось выражение лица майора. И недаром - ему мало было забрать оклады, он начал кощунствовать и говорить о бессмысленности икон. Мне показалось, что этот человек был хмелен, но не от вина, а от собственных дурных мыслей и безбожия.
Беда назревала. Оглянувшись, я увидела в распахнутые двери церкви, что неподалеку на паперти стоит французский полковник. Он явно видел все происходящее, но не вмешивался. Почти не веря в успех, я однакоже, не могла не сделать попытку - я выбежала из церкви, подошла к нему и стала бессвязно умолять его остановить майора и прекратить кощунство. Я пыталась убедить его (как и наши люди пытались убедить майора), что мы охотно отдадим ценные оклады, пусть только не трогают иконы. Полковник слушал меня с холодным лицом, а затем сказал лишь одну фразу: "Мадам, выведите ваших людей из церкви".
Я уже писала тебе о странных отношениях, которые имеют место между полковником и майором французов. Порою мне казалось, что полковник не одобряет действий майора, но ни разу я не заметила, чтобы он попытался укоротить его. Мне это все было совсем не по нраву и непривычно (у нас в полку, помнишь, такого и помыслить нельзя было). Но в чужой монастырь не пойдешь со своим уставом. В этот миг же я сочла, что полковник все же намерен сделать именно это, но не желает, чтобы русские крестьяне были свидетелями, как он распекает подчиненного.
Я бросилась назад в церковь и стала уговаривать наших крестьян, Соню, гувернантку и других уйти, уверяя, что полковник обещал навести порядок. Но не успели люди разойтись, как этот ужасный безбожный человек, для которого я не нахожу слов, достал пистолет и прицелился в образа!
Возможно, не будь люди так разгорячены спором, они испугались бы более и побоялись противиться. Но в ту же минуту матушка Ефросинья встала перед дулом пистолета, заслонив собою икону. Все, кто знал французский язык, бросились к майору, все говорили одновременно, толпа напирала, он уж поднял пистолет... И тут юноша, французский барабанщик, внезапно нанес ему сзади сильнейший удар по голове. Майор упал, но падая, успел выстрелить в него. Благородный юноша! я скорблю по нему, видно, что душа его не выдержала такого зверства и безбожия.
Поднялся визг, люди шарахнулись и побежали из церкви, французы поспешно подняли майора и понесли наружу. И тут произошло нечто более страшное - раздался взрыв и на моих глазах целая стена храма рухнула. Полетели бревна, обломки,поднялся страшный крик, земля застонала. Мы бросились к усадьбе.
Только сейчас, к вечеру следующего дня, я немного пришла в себя, чтобы взяться за перо. Слава Богу, мы все целы. Сестра Соня несколько оглохла от взрыва, но сейчас ей уже лучше. Однако, погибло несколько наших крестьян, кто был ближе всех к месту взрыва, и несколько французов, в том числе майор. Друг мой, это чаша терпения Господня переполнилась, иначе я сказать не могу! Завтра будет заупокойная служба. Есть несколько раненых. Петр Петрович до полного изнеможения занимался ими.
Разрушена одна стена церкви, немного повреждена крыша, но алтарная часть у нас более старая, каменная, и к счастию, она уцелела. Но французы до сих пор не допускают никого к церкви, так что теперь службы будут в усадьбе в малой зале.
Дай Бог, чтобы никогда более не пришлось мне испытать что-либо подобное. Бывают до того горькие минуты, что о них невыносимо вспоминать.
Прощай, мой милый друг; в настоящее время я не желала бы другого счастия, как проснуться и увидеть,что это все было дурным сном.
Твоя Н.
28 сентября.
читать дальше
Милый друг мой!
Несколько дней я не бралась за перо. Признаюсь тебе, дух мой значительно переменился. Чем больше горя вокруг, тем более у меня решимости принести хоть какую-то пользу нашей несчастной Отчизне и вреда - ее захватчикам.
Я не решаюсь выходить из усадьбы и не желаю даже видеть французов. Ухожу и скрываюсь, завидев вдали хотя бы один мундир. Но мои глаза и уши - это Карл Иванович и повар Степан Андреевич. Они знают все, что творится, они свободно ходят по селу и говорят, с кем нужно.
Я попросила Степана передать кузнецу Акиму Осиповичу, чтобы ненароком зашел в людскую. Убедившись, что лишних ушей нет, я поговорила с ним о том, достаточно ли у нас лишних кос и возможно ли переделать их на пики и рогатины. До нас уже доходили слухи, что так делают крестьяне, особенно же на Смоленской земле, и я полагаю, что и нам пора. Аким Осипыч думал, а потом сказал: "Сделаю, барыня". У меня отлегло от сердца.
Другой мыслию моей было через лесника Макара наладить контакт с партизанами. Никто лучше него не знает лес. Я распорядилась Карлу Ивановичу давать партизанам то, что они попросят. А ежели только сил их будет довольно, чтобы открыто выступить, тут пригодятся и рогатины. Настроение среди наших крестьян такое, что кто-то из них явно не побоится поднять руку на французов.
Полковника я теперь тщательно избегаю. Нет сомнений, что именно французы взорвали нашу церковь. Его изобличают его же собственные слова - так вот зачем он велел мне вывести из церкви людей! Как бы ни была темна душа этого человека, Бог все же не попустил, чтобы он решился взорвать церковь со всеми людьми, со множеством невинных женщин и детей. Но ум мой разрывается, я не могу осознать, зачем это было им нужно. Запугать нас еще сильнее? показать, что их безбожие - есть истинная религия? Не знаю! с них все станется. Ужасные, отвратительные люди!
29 сентября
читать дальше
Вчера судьба словно нарочно решила насмеяться надо мной и показать, как ничтожны наши рассуждения и намерения. Я уже писала тебе, что с провизией у нас нынче плохо, и питание стало совсем скудным. Тех кур, коих французы не успели отобрать, уже съели. Женщины больше не решаются ходить к стаду в лес, так что у нас нет и молока. Но горе и постоянные тревоги лишили меня аппетита, как и сна, и я не особенно страдала от недостатка завтраков и обедов.
К вечеру прояснилось, дожди кончились, и я решила немного пройтись по саду и освежить голову. Увы, едва я вышла на крыльцо, как неподалеку увидела нескольких французов, разговаривающих с Карлом Ивановичем. С досадой я решила повернуть назад, но тут у меня закружилась голова, ступеньки куда-то ушли из-под ног, и я потеряла сознание.
Очнулась я вскоре, меня окружало и поддерживало несколько человек, я слышала над собою и русскую, и французскую речь, и кто-то кричал, чтобы позвали доктора. Я была еще очень слаба, перед глазами все плыло, я плохо видела, но однако же попыталась встать. Чьи-то руки мягко заставили меня лечь вновь, и вот тут я обнаружила, что голова моя покоится на груди французского полковника, который и поддерживает меня. Можешь вообразить, Алина, в какой я пришла ужас - вернее, пришла бы, ежели бы у меня были на то силы.
Доктор Петр Петрович прибежал вскоре, очень встревоженный. Когда он узнал, как мало я ела в последние дни, он очень рассердился. Меня перенесли на диван в гостиной, и полковник сам распорядился принести куриного бульона, и Соня тут же покормила меня. Я ела, почти не понимая вкуса. Меня очень смущало, что он не уходил, я все время чувствовала на себе его взгляд. Не ушел он и тогда, когда большая часть помогавших мне людей оставили меня, чтобы дать мне покой. Я поняла, что не в силах более молчать и продолжать так, и сказала ему: "Как вы могли так поступить? Это вы взорвали церковь, вы знали, что это произойдет".
К моему удивлению, он стал клясться, что не знал ничего об этом, и что церковь взорвали не французы, а наши крестьяне. Друг мой, я не знаю, что думать об этом. Он казался искренним в тот миг, но зачем нашим крестьянам взрывать наш храм? французам же в этом есть более резона. Не чувствуя в себе сил для долгих бесед, я на все его слова ответила лишь: "Вы мой враг". Слава Богу, он ушел, наконец. Ему не увидеть моих слез, они пролились лишь на грудь пришедшей навестить меня няни. Несчастия должны служить нам уроком, милый друг, и укреплять наше сердце.
Любящая тебя всей душою,
твоя Анастасия.2 октября.
читать дальше
Милый друг мой, Алина!
У нас все то же. За исключением разве того, что полковник де Труа заметно переменился к нам. Время от времени он присылает нам в барский дом немного провизии (притом, я заметила, что делает он это тайком от других офицеров). Вернул моих лошадей, на которых я приехала в Безмятежное (что меня поразило еще более). Таким образом, мой первый план (создать спокойные отношения с захватчиками, выжить и продержаться до прихода наших войск) мог бы неплохо сработать. Вот только не бывать уже тому. Гроза близится, и отвратить ее не в нашей власти.
M-lle Лефевр я часто вижу издалека разговаривающей с полковником и другими французскими офицерами. Она кажется мне еще более странною, ежели такое возможно. Нынче после обеда мы стояли на крыльце с полковником, и внезапно она подошла к нам вместе с Сонею и начала горячо говорить мне, что нам надо как можно скорее собраться и бежать. И это прямо при французском офицере, стоящим рядом со мною! Я ответила на это лишь: "Не понимаю, о чем вы говорите, m-lle," и ушла в дом.
Она пошла за мною следом, и я выразила удивление ее неосмотрительности. Она ответила мне: "Но я же говорила по-русски!" Подобная наивность поразила меня еще более. Французы уже достаточно давно в России, и мы не можем знать про всех и каждого из них, насколько они могут понимать по-русски. К тому же, полковник де Труа хоть и безбожник и вовсе человек странный, но отнюдь не глуп, и может легко догадаться по голосам и выражениям лиц, что мы ведем отнюдь не светский разговор.
Так или иначе, я терпеливо ответила ей, что уезжать нужно было до битвы при Бородине и прихода французов. Нынче же уезжать невозможно. Мы окружены воюющими армиями, расположение которых точно неизвестно. Леса полны партизанами и мародерами. У нас всего три лошади (да и то об их существовании знают не все французы) Наше единственное спасение сейчас - это остаться там, где мы находимся, надеясь на рыцарское отношение завоевателей к дамам хорошего происхождения и на поддержку наших крестьян.
Сестра Соня несколько присмирела после нашего с нею разговора. Однако, нынче я узнала, что она делает все то же, только теперь старается делать это тайком, а порою даже обманывает меня. Это причинило мне большую боль. Как бы я ни сердилась на нее, она все же моя сестра. Как бы она ни старалась не попадаться мне на глаза, у людей сотни глаз, и они все видят. Дворовые говорили мне, что Соню вместе с кузиною Надин уже видели на краю леса, куда обычно уходит Макар, и где, по слухам, начинается "партизанская тропа" через болото. Наконец, даже m-lle Флери поделилась со мною своими опасениями относительно поведения сестры. Попробую поговорить с нею еще раз, хотя совершенно не надеюсь на успех.
Я все более общаюсь с m-lle Флери. Не могу сказать, что мы сблизились, но ее общество радует меня и приносит облегчение. Ее любимый туалет - из золотистого шелка, и вся она в нем, как мягкое тепло осеннего солнца. Давеча мы сидели с нею вместе на скамейке у нашего пруда (как когда-то с матушкою) и долго говорили - о том, как нужно переносить данные нам испытания, об общих знакомых, а затем даже стали напевать песенки. Помнишь ту польскую мазуречку про уланов, которую мы так любили петь, а наши офицеры шутливо дулись и говорили, что нужно сочинить слова про гусар?
M-lle Флери решительно не знает страха. Мне бы хотелось быть такой, как она. Третьего дня нас встревожил и испугал барабанный бой на улице села. Мы подбежали к окнам и - что ты думаешь! - вместо марширующего полка увидели нашу сильфиду, которая в своем нарядном туалете шла по улице с тяжелым барабаном и весьма умело отбивала на нем зорю!
Что же приключилось? Я уже писала тебе, что стояние у нас в имении действует на французов несколько разлагающе, особенным же успехом пользуется анисьин самогон. Оказалось, m-lle обнаружила спящего средь бела дня непробудным сном посреди улицы барабанщика полка, и решила на свой лад проучить его и продемонстрировать, что такое воинская дисциплина. Я пришла в ужас, что же сделают с нею солдаты, но все закончилось совершенно благополучно. Полагаю, что барабанщик получил серьезное взыскание.
Подобного рода курьезы служат нам лучиком солнца среди окружающих нас туч, как в переносном, так и в истинном смысле (погода сильно испортилась, у нас идут дожди).
Знаешь ли что? общаясь с окружающими меня людьми в обычной жизни, посреди мира и спокойствия, я непременно находила бы какие-то их поступки смешными, какие-то раздражающими или глупыми. Но измученная, с разбитым сердцем и с душевным горем, не могу тебе объяснить, как благодарна я за любые ласковые ко мне поступки. Даже в самых тяжелых обстоятельствах Бог посылает нам поддержку и утешение. Верь же и ты в это, милый мой друг!
Твоя Анастасия. 3 октября.
читать дальшеДорогая Алина!
Невзирая на наши печальные события и постоянные происшествия, сердце мое более всего тревожится не о близких, а о далеких. Об армии мы по-прежнему ничего не знаем. От брата и мужа никаких вестей (да и какие тут могут быть вести! как дойдут они!) Мне только нынче пришло в голову, что муж мой до сих пор может полагать, что я нахожусь в безопасности в Каменково. Я писала ему еще в июле, что твердо намерена съездить сама и привезти папеньку с сестрою, а из Безмятежного отослала лишь одно письмо, в котором, дабы не тревожить его понапрасну, отписала лишь, что добралась благополучно и надеюсь убедить папеньку уехать. Вот уж кто сейчас должен места себе не находить, так это добрейший Петр Александрович, коий наверняка винит себя в том, что отпустил меня. Но теперь уж ничего не поделаешь.
Несколько людей, бежавших из Москвы еще в конце сентября, сообщили нам подробности, способные растрогать каменное сердце. Неуспевшие бежать из города до вступления врагов постоянно подвергаются ужасным пыткам. Они лишены способов существования; одежду у них отобрали и беспрестанно заставляют их работать, обращаясь с ними варварски. Несчастные умирают от голода. В их глазах жгут и разоряют дома их господ, для спасения коих многие из них остались. Все наши церкви обращены в конюшни. Наполеон, иначе сатана, начал с того, что сжег дома с их службами, а лошадей поставил в церкви. Знаешь ли что: несмотря на отвращение, которое я чувствую к нему, мне становится страшно за него ввиду совершаемых им святотатств. Нельзя было вообразить ничего подобного; нигде в истории не встречаешь похожего на то, что совершается в наше время.
У нас довольно тихо (ежели можно назвать это затишьем перед грозою). На днях только скончалась маленькая маркитантка. Говорят, как пошли дожди, сильно простыла и дело кончилось болезнью легких. Я даже не знала об ее болезни. Несмотря на все зло, которое сделала нам их нация, мне жаль каждого отдельного человека, не несущего в себе дурного, да вдобавок ежели он умирает вот так, вдали от родины и своих близких. 6 октября.
читать дальшеМилый друг мой, Алина!
Вчера был, вероятно, самый страшный день в моей жизни. Грудь моя сжимается, когда я снова вспоминаю по порядку все обстоятельства, но тем паче я должна рассказать тебе о них.
Несколько дней назад к тем частям, что стоят в нашем поместье, был прислан новый полковник по фамилии Фурми. Говорили, что он приехал напрямую от их маршала Нея и привез какие-то важные приказы. Иные из этих приказов пришлось нам тут же испытать на себе. Французам мало того, что они разграбили в Москве, и их начальники распорядились во всех встречных имениях забирать треть любого имущества - как фуража, так и любых ценностей. Первым делом потребовали они у Карла Ивановича полную опись имущества, включая всех наших крестьян (вообрази себе!) Следом же пошли по домам. В первую очередь, конечно, они явились в усадьбу с сообщением нам, что у них приказ на обыск, перепись всего, чем мы владеем и изъятие трети имущества. Не скрою, мы не смогли отказать себе в иронии. Дамы стали спрашивать, должны ли они отдать французам третью долю своих нижних юбок и чулок. Я же, когда капрал Перье отыскал в буфете серебряные с позолотою ложки покойной маменьки, поинтересовалась у него, в состоянии ли французский солдат отсчитать третью долю от 6-ти ложечек.
Впрочем, смех кончился вскоре. Другой приказ был куда страшнее первого - велено было навести порядок на захваченной территории, и любые акты против французской армии тщательно расследовать и примерно наказывать.
Самым важным из действий у нас был взрыв церкви, с коим так и не смогли понять, кто же его совершил. Но поскольку при этом погибло несколько французов, включая их майора (вот уж кого мне трудно оплакивать, даже будучи христианкой), они твердо решили, что в этом была вина наших крестьян. Ежели и так, то главный виновник взрыва, подложивший порох под стенку церкви, погиб там сразу же под огнем и обломками, поджигая фитиль. Но французам этого показалось мало. Полковник Фурми объявил, что в подобного рода акте наверняка виновны еще крестьяне, да и ему не нравится дерзкое поведение жителей нашей деревни, кои явно помогают партизанам. Поэтому для примера и страха он расстреляет еще нескольких человек, и дает нам несколько часов, чтобы выдать виновных (либо найти тех, кто пожертвует собою ради сего страшного примера).
Что тут делать? Все, кто хорошо знал французский язык, попытались что-то объяснить французским офицерам и уговорить их отказаться от их намерений. Ох, какое же у меня было ощущение deja vu!
Пока шло время, моя Аграфена Михайловна предложила послать Макара к партизанам - дескать, они сами предлагали звать их на помощь, ежели случится серьезная беда. Не видя иного выхода, я согласилась. Макар пошел. Но время, отведенное нам французами, вышло, а Макар не возвращался. Людей наших силком сгоняли на площадь и требовали назвать жертв. Анисья и степанова Ульяна хотели было пойти, но Аграфена урезонила их: "Дуры, да на что вы им? Им мужиков надобно, а не вас!"
Но и Аграфена не знала, что сказать и сделать, когда стало ясно, что французы не шутят и уговорить их никому невозможно.
Милый друг мой! Кажется, никогда я не забуду эту страшную тишину и пустоту вокруг, когда молчали мои люди, каковых почти всех я знала с детства, окруженные французами, а няня шептала за моим плечом: "Матушка Анастасия Кирилловна, что же делать-то?"
В тот миг я поняла, как будто внушенная свыше, что у меня просто нет иного выхода. Есть такие минуты, друг мой, когда ни ужас (а я ощутила, будто во мне все замерло и похолодело), ни боязнь показаться смешными не могут остановить нас, ибо долг наш проводит перед нами черту, которую нужно перейти. Я сделала шаг, затем другой, вышла вперед и приблизилась к полковнику. Прилагая все силы, дабы мой голос не дрожал, я сказала ему, что я здесь хозяйка поместья, я отвечаю за все, что происходит в моем имении, отвечаю перед Богом за своих крестьян, и ни одного из них выдать на расправу не могу, вот же я - берите меня.
Я видела, как он потрясен. Сзади я слышала голоса, слышала всхлипы Сони, кажется, кто-то пытался ухватить меня за локоть, но в этот миг ничто более в целом мире не существовало для меня, кроме французского офицера, стоящего передо мною. Милый друг! все и сейчас холодеет во мне, когда я пишу эти строки. Кроме тебя, никто более не прочтет их, поэтому признаюсь тебе, я прежде не раз тешила себя мыслию спровоцировать французов так или иначе казнить меня и сделаться новою леди Клэр. Я полагала, что таковым действием я смогу поднять всех наших крестьян, вся округа возмутится и встанет против захватчиков. Но то были лишь мечты. В этот же миг не было никакой старинной драмы, я просто чувствовала, что не могу поступить иначе. И кроме кончины, более всего я в этот миг опасалась, что француз просто поднимет меня на смех и все окажется напрасным. Но, к счастию, это даже не пришло ему в голову. Он говорил что-то вроде: "Что вы, мадам,что вы?" Не помню, вслух ли я сказала тогда или подумала про себя: "Делайте же скорее, прошу вас, пока меня не оставило мужество." И еще, мой друг, я успела подумать, как же это невозможно страшно, но в последний миг я буду думать о Господе и представлять себя на службе в нашей старой церкви, и как солнечный луч падает в самую ее середину, и в свете его поднимается кверху кадильный дым - как я любила это в детстве - и тогда я выдержу.
Но в следующий миг полковник Фурми опустился на колено, взял мою безвольно повисшую руку, поцеловал и сказал: "Вы победили, мадам. Я не воюю с женщинами." Затем он встал и громко объявил, что не тронет наших крестьян, но горе первому же чужому, кто появится в расположении его полка...
Что было далее, я не помню, так как лишилась чувств.
Очнулась я уже у нас в людской (до нее видно, было ближе всего, а далеко нести меня побоялись), на наскоро застеленных лавках. M-lle Флери обмахивала меня веером. Мне дали понюхать соли и подали воды. Комната была полна народу, все благодарили меня. Не знаю, как, там опять оказался полковник де Труа, и опять стоял, не сводя с меня глаз. Няня моя также была рядом. Я была совершенно слаба, и мне было так хорошо и покойно подле нее, в этой простой комнате, что я не захотела никуда уходить.
Позднее на улице снова что-то случилось, раздались крики, и все побежали туда. Я осталась вдвоем с нянею. Вскоре пришел Степан и рассказал нам все, что видел.
Макар все же успел добежать до партизан и передать им нашу мольбу о спасении. Я полагала, что они пришлют отряд, который ежели и не выбьет из села всех французов, то по крайности обеспокоит их так, что они забудут о наших крестьянах. Вместо этого Макар привел одного молоденького гусара, который притаился в кустах и оттуда выстрелил в полковника Фурми - того самого человека, который только что оказал нам милость! Мы только всплеснули руками! Отчаяние овладело мною. Моя недавняя жертва оказалась напрасною! Как же все это глупо! Чем же теперь можно поправить происходящее? Разумеется, стрелявшего задержали. Мой язык не повернулся бы при таких обстоятельствах вновь просить о чем-либо французских офицеров, да и кто из них теперь стал бы слушать меня?
Немного поразмыслив, однако, я решила что теперь мой долг пойти и узнать, тяжело ли ранен полковник Фурми, и оказать ему необходимую помощь. Осторожно и медленно, так как я была еще слаба, я вышла на улицу, обошла толпу людей и тогда только увидела лежащего на земле раненого полковника. Рядом с ним был доктор, но вместо того, чтобы осматривать его рану, он спорил с ним. Я, кажется, уже писала тебе о том, что в обращении с французами Петр Петрович не считает должным соблюдать какую-либо осторожность. Без сомнения, прошлое его таково, что он уже давно разучился чего-либо опасаться для себя самого, но ему уже не раз следовало бы вспомнить, что он живет в нашем доме, и гнев, вызванный его дерзостию, может с такою же легкостью излиться на других обитателей поместья.
Из их разговора я поняла, что необычайные происшествия этого дня далеки от завершения. Гусарский корнет, стрелявший из засады в полковника, оказался женщиною! Ежели бы у меня были силы удивляться, я бы удивилась. Но к тому времени для меня и так было слишком много всего происшедшего. К тому же, меня более всего заботило в то время, чтобы полковник не слишком разгневался и не взял назад свое слово относительно наших крестьян.
Послушав слова доктора, я поняла, что все произошедшее выбило и его из равновесия, невзирая на всего его старания казаться уверенным и разумным. Он убеждал полковника, что лечил нескольких французских офицеров, хотя был вовсе не обязан делать этого, а двоих даже спас от верной смерти, "и теперь вы должны мне две жизни, меняю их на жизнь этой женщины". Слова эти показались мне столь абсурдными, что я подумала, в своем ли доктор уме. Неудивительно, что полковник Фурми ответил полным отказом и прибавил что-то вроде: "С вашей стороны дурно делать милосердие предметом торга". То, что он вообще стал отвечать доктору на подобные слова, уже многое говорит о его самообладании.
Тут я сумела привлечь его внимание. Вероятно, он ожидал, что я также стану просить его. Но я лишь ласково спросила о его ране и предложила перенести его в усадебный дом, где ему будет удобнее, и оказать ему помощь, что и было сделано. Доктор отказался пойти с нами, во французском полку давно уже не было врача, поэтому мне не оставалось ничего, как немедленно послать за матерью Макара, травницей Ариной. По крайне мере, мне было ведомо, что она может управиться с раною, а деревенские говорили, что она очень недурно лечит.
По счастью, Арина пришла быстро. С нами не было более никого, кроме ординарца полковника, поэтому я сама взялась помогать ей, кроме того, я служила переводчиком. Мы промыли рану и Арина наложила повязку, пропитав ее какими-то своими отварами. Я попросила ее помочь полковнику, как только возможно. Милый друг! как все путается в нашей жизни! Недавно еще я была полна твердых намерений вредить всем французам без разбору, как только возможно.
Мы устроили m-r Фурми поудобнее, и я осталась с ним одна. Мне было легко разговаривать с этим человеком, беседа его приятна и значительна, он очень неглуп, и несмотря на свою фамилию, демонстрирует благородное воспитание. В свою очередь он сказал мне: "Мадам, до встречи с вами я был убежден, что наша армия победит, теперь я в этом не уверен". Полагаю все же, что это был не более, чем истинно французский изысканный комплимент, ибо для победы нужно куда более - нам ли с тобой, женам офицеров, этого не знать?
Впрочем, доверять не следует даже благородному врагу. M-r Фурми зачем-то рассказал мне, что нашедшая у нас приют актриса m-lle Флери - старый агент Наполеона. Я не знаю, правда ли это, и не вижу возможности узнать. Да и странно мне, чтобы актриса была военным шпионом - едва ли она вхожа в дома высших командующих и офицеров, чтобы они стали делиться с нею своими планами, едва ли она может разведывать слабые места стен города и объемы запасов провианта. Знаю, что в том же подозревали m-me де Сталь - ну так она другое дело. Поразмыслив, я решила, что мне не стоит ломать над этим голову и положила себе относиться к m-lle Флери как прежде, пока она не выкажет каких-либо действий, могущих поколебать мое отношение.
Вторую часть письма дописываю уже на следующий день, ибо находилась в полном изнеможении, вновь в этих строках пережив все испытания того ужасного дня. Да будет воля Божья!
Твоя Анастасия.10 октября.
читать дальшеАлина, добрый друг мой!
Господь услышал наши молитвы! Неприятель уходит из Москвы! Известие это верное, так как я получила его не только от наших крестьян, которые все шепчутся об этом, но и от французов, которые открыто, хоть и с ужасом, о том говорят. Наполеон, говорят, уже покинул Москву. По слухам, уходя из нее, он дал приказ последним из уходящих своих частей взорвать Кремль Московский. Какая подлость, какая бессильная злоба побежденного видится мне в этом.
Хотя, по слухам, Москва наша сгорела большею своею частью, отрадно думать, что даже по милому пеплу не ступает более нога вражеская!
Священник отслужил радостный молебен, по-прежнему в нашей зале, куда мы допустили всех желающих крестьян, стоявших даже в гостиной за открытыми дверьми, и вот тебе доказательство того, как все переменилось для французов - они даже не обратили на то никакого внимания.
Эти дни ознаменовались для меня еще одним счастием - мне передали письмо от мужа. Он пишет, что милостью Божию, совершенно цел! Письмо это, как я и полагала, переслали мне из Каменково, и ему пришлось постранствовать, переходя из рук в руки, пока оно дошло до меня. Написано оно вскоре после Бородина, и времени тому уж минуло более месяца, но я не хочу думать о дурном - по крайности, в том ужасном сражении Андрей уцелел.
Опасности, грозящие нам, еще не миновали - более того, никто не может знать, что предстоит нам далее, ведь через нас может пройти отступающая армия французов. Полагаю, что повернуть на Калужскую дорогу Наполеон побоится - ведь туда отошла вся русская армия, и по слухам, она становится все сильнее. К счастию, по крайней мере, наше имение лежит в стороне от больших дорог, да и до Волоколамска не так уж близко. Авось, Наполеону будет теперь не до того, чтобы посылать свою армию грабить всю округу. Да и наши "постояльцы" должны будут теперь покинуть нас, и как ручеек, влиться в большую армию, отступающую на запад. Надеюсь только и молюсь Богу, чтобы они не стали брать со своего императора примера в отношении прощальных "презентов".
Обнимаю тебя, мой милый друг!
Твоя "боярыня Настасья". 18 октября.
читать дальшеМилая Алина!
Конец нашим бедам! Не могу выразить после всех горьких дней, что пришлось нам перенести, как я счастлива!
Прежде всего: брат Андрюша жив. Нет слов, чтобы выразить мою радость и благодарность Богу. Он лично попросился командовать одним из батальонов, которые послали в сторону Волоколамска "поторопить" уходящих французских гостей! Услышав в селе крики и выстрелы, мы затворились в доме, бросились на верхний этаж и пытались разглядеть что-либо из окон. Через некоторое время звуки боя стихли, и мы увидели едущих по улице к усадьбе казаков! Затем их обогнал всадник в мундире, в котором мне показалось что-то смутно знакомое, и бросился ко крыльцу. Это был брат мой!
Все село и поместье сбежалось на площадь. Значительная часть французов была перебита, но многие взяты в плен. Среди пленных я увидела и полковника де Труа, но Фурми там не было. Позднее я узнала, что он был убит. Похоронили его около нашей церкви, и поставили над ним крест - его товарищи рассказали, что он принадлежал к католической церкви. Видишь, друг мой, не зря я увидела в этом человеке особенное благородство - в отличие от его товарищей, с коими выпала нам печальная участь познакомиться, он был христианином.
Однако, меня еще тревожила судьба m-r де Труа. Брат, которому наперебой рассказывали о горе и тяготах, выпавших на долю всех нас, был в таком гневе, что я опасалась за судьбу пленных. Но к счастию, он выслушал и наши с сестрой слова, и гнев его не взял верха над честью - пленные остались целы и невредимы.
Вскоре к нам присоединились и партизаны, чья ставка была за нашим болотом. Милый друг, судя по той тревоге, кою все эти недели выказывали французы, я ожидала увидеть большой конный отряд. В то время как это оказалась небольшая группа молодых людей в разномастной форме, и по большей части пеших. Тем удивительнее, что им удалось произвести такое действие на регулярные войска французов.
К сожалению моему, наши храбрые воины долго у нас не задержатся, ибо долг призывает их далее. Но мы успели о многом переговорить с братом. Он уверяет, что наши уже вошли в покинутую Москву, другие же полки начинают преследовать Наполеона, как охотники волка на травле, и мы можем не сомневаться, что сюда французы уж более не вернутся. Нынче я почему-то верю, что так и будет!
Мы простились и с m-lle Флери, которая выразила желание уехать. Не знаю, куда она поедет сейчас. Если верно то, что говорят, что Москва лежит большей частию в руинах и пепле, m-lle стоило бы остаться у нас подольше. Эта женщина так и осталась загадкою для меня. Возможно, полковник Фурми сказал мне правду. Так или иначе, за те дни, что она прожила в Безмятежном, она сделала нам много добра, и я от всей души признательна ей за то. Простились мы нежно.
С французскими же офицерами, ставшими уже теперь навсегда частию нашей судьбы, хоть и горькой частию, проститься не случилось. По сему поводу я чувствую себя странно. Совершенно не знаю, что бы я сказала им, но мне кажется, что нужно было бы сказать что-то.
Петр Петрович и Алина Гавриловна, узнав, что их имения также освобождены, выразили желание как можно скорее отправиться домой.
Мой же долг ныне мне ясен. Я должна остаться в Безмятежном, взять на себя управление им, с помощью милейшего Карла Ивановича, признательность моя которому не имеет границ. Все нужно привести в порядок до окончания войны и возвращения брата, чтобы вручить ему отеческое наследие в полной сохранности. Он теперь глава семьи. Я заметила, как сильно он повзрослел на войне, хоть и владеть страстями своими полностью еще не умеет (и Бог ведает, научится ли, ежели пойдет в батюшку). Но я убедилась, что он доверяет моему благоразумию, и это вселяет в меня надежды. Я уже успела переговорить с ним о Соне, и он доверяется моему мнению. Ежели помнишь, еще в начале весны я писала тебе, как отец отказал в руке Сони нашему соседу, ее другу детства, милому юноше, и какие горестные письма писала мне Соня об этом? Я тогда очень сожалела о решении батюшки и сочувствовала юным влюбленным. А теперь я полагаю, что батюшка был всецело прав и рассуждал весьма мудро. Полагаю, что наилучшим мужем для Сони станет отставной офицер (желательно, чином не меньше полковника) и непременно с такою же разницею в возрасте, как у меня с моим милым Andre. Только при таком человеке она станет доброю женою и научится укрощать свой нрав. Отставка также будет являться непременным условием, ибо, поглядев на Соню в эти недели, я непререкаемо убедилась, что в отличие от нас с тобою, попадать в полк ей также ни в коем случае нельзя. Как только кончится война, буду просить брата и Andre, а также сама приложу все усилия для поиска ей подходящего жениха. Теперь, когда не стало ни матушки, ни отца, именно я в ответе за сестру.
Что касается m-lle Лефевр, более ей при моей сестре не бывать. Я дам ей рекомендации (считаю неблагородным не сделать этого даже после всего того, что вызывало такое мое неудовольствие), выплачу ей полное жалование, и пусть устраивает свою судьбу, как знает. Полагаю, что наилучшим компаньоном моей сестре сейчас стали бы хорошие серьезные книги.
Да благословит тебя Бог, моя дорогая Алина!
Твоя Н.
10 декабря.
читать дальшеСвет мой, дорогая моя Алина!
Сегодня получили мы еще одно радостное известие, превосходящие все предыдущие: французов нет более на земле русской! 2 декабря остатки "великой армии" переправились назад через Неман и поджав хвост, убежали в Пруссию. Ныне не только Наполеон, но и вся Европа знает, каковы русские! Сегодня был торжественный молебен, и не только я, но и многие не могли сдержать слез радости!
Церковь нашу восстановили (сие было одним из первых моих распоряжений).
Мы все здоровы и даже относительно благополучны (для нынешних нелегких времен). Ждем в самом скором времени окончания войны и возвращения дорогих наших. Бог хранит их. Получаю регулярно письма от мужа (и куда реже - от брата Андрюши, в этом он совсем не переменился).
Большую радость приносят мне твои письма, и то, что я могу вновь получать их и отправлять тебе свои, не пряча их более по щелям. Рада, что у вас в имении все благополучно и дети здоровы.
Ты вновь дразнишь меня "покорением сердец французских полковников". Друг мой, не стоит же, право. Знакомство мое с ними и вправду оставит навсегда след в душе моей, но произошло оно не на светском рауте и не на водах и не вызывает у меня смеха. Хотя признаюсь тебе, чем дальше отступают наши горести, тем более светлыми вспоминаются мне некоторые краткие мгновения общения с этими людьми. Я скорблю о m-r Фурми, благородном человеке, чья могила находится рядом с могилою батюшки - как только появилась возможность, я велела сделать достойные надгробия с крестами и на ту, и на другую. Я скорблю и о полковнике де Труа - мне удалось узнать кое-что о печальной его биографии, о чем я не могу рассказать тебе и никому другому, ибо оно было доверено мне - но поверь, там есть, чему сострадать. Нет, я ничего не знаю о дальнейшей судьбе его, но иногда молюсь за этого человека, чтобы Господь вернул его на путь истинный и вновь обратил к себе. А ежели какие-либо воспоминания обо мне будут этому человеку отрадны и светлы - что ж, я была бы только счастлива тому.Прощай, моя дорогая! Жду с нетерпением твоих писем и надеюсь на скорую встречу.
Твой верный друг,
Анастасия Бекетова, урожденная Хвостова.
-
-
24.08.2019 в 20:27(это Марго)
-
-
25.08.2019 в 02:36И отдельно интересно читать еще и "вид из усадьбы", событий внутри которой я не видела вовсе, так что известная мне картина становилась существенно полнее...
-
-
25.08.2019 в 14:21*
фантастически невидимаяНадин*-
-
26.08.2019 в 11:05Мне отдельно было очень интересно, потому что игровые события очень урывочно видел...