Хэлка
Окончание
читать дальше
Часть 5.
Лишь об одном тебя прошу я,
Мой милый друг: доверься мне.
(Ю. Икскюль)
Юлия по-прежнему брала на прогулку записку, но Миролюбова (или человека, похожего на него) больше не видела.
В тот день она пошла к парку и достала сигарету. Курить ее приучили парижские студенты. В обществе она обычно не показывала, что она курит. Но теперь, когда от ее репутации в Дубравнике ничего не осталось, немногое изменит, если узнают еще и об этом "страшном пороке".
В это самое время ее нагнал Птицын.
"Юлия Ивановна, вы знаете, что о вас сплетничают по всему городу, - шутливо сказал он. - Все говорят о том, что вы разведены"
"А вас что, это не смущает?" - "Нисколько".
Юлия от облегчения рассмеялась. "Знаете, Алексей Сергеевич, с тех пор, как в городе узнали, что я разведена, светские дамы перестали со мной общаться, зато гораздо больше стали общаться люди среднего класса. И не скажу, чтобы я проиграла. Беседа и Евы Николаевны Щукиной, и Анны Васильевны куда интереснее и содержательнее, чем разговоры большинства светских дам".
"А вы знаете, что Анна Васильевна получила образование в Швейцарии?" - "В самом деле? Это удивительно."
Дальше разговор пошел легко. Птицыну она тоже рассказала о "процессе ста девяноста трех". Но с ним она еще и поделилась тем, что ее особенно поразило, и теми мыслями, которые пробудили в ней эти люди, и разными деталями, которые узнала в ходе следствия и из некоторых разговоров в Петербурге. И не обратила внимания, что Птицын в какой-то момент стал очень странно смотреть на нее.
Внезапно вдали раздались выстрелы и крики: "Доктора!" Птицын извинился и бросился к студенческой столовой. Юлия пошла следом. Тут же каким-то образом оказались несколько дам. К дому подбежали еще несколько жандармов. Юлия Ивановна решила, что от жандармов и выстрелов точно лучше держаться подальше и пошла к себе в гостиницу. Шла она не спеша, размышляя, зашла в кондитерскую выпить чаю. И уже недалеко от жандармерии снова встретила Птицына вместе с Анной Васильевной и услышала обрывок разговора: "... арестованы. Раненые. И Миролюбов тоже".
Он - арестован? Юлия похолодела. Забыв обо всем, она стала расспрашивать Птицына. Да, жандармы обнаружили подпольную типографию. При захвате была перестрелка. Ранен полковник полиции Крайнов, двое жандармов и трое арестованных, одна из которых женщина, учительница.
"Но что делала там учительница?" - удивилась Юлия. Она-то как туда попала? Случайно? Должно быть, она ни в чем не виновата. Но сейчас ее более всего занимала не учительница. "На-до что-то де-лать, на-до что-то де-лать", - стучало сердце.
Только Птицын мог дать хоть какой-то ответ. И - удача, на следующий день он снова попался ей навстречу, на этот раз один.
"Стойте!" - окликнула его Юлия. И откинула вуаль. - "Посмотрите мне в глаза! Это вы его предали?"
"Нет."
"Поклянитесь!"
"Клянусь вам!"
"Значит, вы не успели его предупредить?"
"Я сказал ему. Он отказался уезжать."
"Но почему?"
Птицын молчал.
"Посмотрите сюда!" - Юлия протянула ему записку. - "Я тоже хотела предупредить его!"
В это самое время в переулке кто-то показался, и Птицын быстро ушел. И в этот раз им не удалось поговорить начистоту.
Вернувшись к себе в гостиницу, Юлия Ивановна нашла на полу подсунутую под дверь бумажку. Почерк был незнаком. "Юлия, кто вы? Откуда вы знаете Михайлова?" - говорилось в записке. Михайлов был тот самый революционер, о котором она слышала в Петербурге и неосторожно упомянула Птицыну.
После этого разговор с Птицыным стал казаться ей еще более важным, жизненно необходимым. Но произошло что-то более срочное.
В тот же день ей повстречался прокурор Гржимбовский. Ласково улыбаясь, он сказал, что арестованный захвачен, и жандармерия попросит ее опознать этого человека, а у него пока не было возможности выполнить свое обещание, но он о нем не забыл...
Юлия была в панике. Каковы намерения Миролюбова? Что ей следует делать? Узнавать его или нет? Желает ли он продолжать скрывать свое имя или напротив, назовет его открыто и захочет максимальной огласки?
Нужно было срочно это узнать. Но как?
И тут она вспомнила про Машу и ее доктора. Юлия схватила извозчика и поехала в больницу.
Уже на пороге больницы, которая находилась рядом с тюрьмой, Юлия поняла, как рискован и подозрителен ее приход. Лучше было дождаться возвращения домой Маши. Но еще только разгар дня, а Маша иногда даже ночует в больнице, кто знает, когда они увидятся. Может оказаться поздно. В конце концов, может же она заболеть!
Юлии повезло, в больнице был только доктор, Маша и студент-практикант. Жандармов поблизости не было.
Юлия попросила доктора уделить ей одну минуту для важного разговора. "В тюрьму доставили раненных при захвате типографии. Вы имеете доступ к ним? Вас же должны допускать их перевязать?"
"Мужчины ранены легко, идут на поправку. Тяжело ранена женщина, но я надеюсь, что ее жизнь тоже будет спасена. Это все, что вы хотели узнать? Мне надо идти".
"Нет, доктор, подождите. Пожалуйста! Я вас умоляю, спросите у него, хочет ли он, чтобы я его узнала?" - Юлия говорила уже совсем бессвязно.
"Кто он? И кто вы?"
"Тот, который не студент. Постарше. Телеграфист. Понимаете, они хотят, чтобы я опознала его. А что хочет он? Надо мне это делать? Ведь кого-то же должны к ним пускать? Того, кому можно довериться. Может, Марью Николаевну."
"Кто вы?"
"Баронесса Гильденбанд, Юлия Ивановна".
Доктор пристально посмотрела на Юлию. Она судорожно комкала перчатки.
"Юлия Ивановна, - произнес доктор. - Вы играете с огнем. Но я выполню вашу просьбу".
"Спасибо", - прошептала Юлия.
Доктор ушел к пациентам, а Юлия поспешила уйти из больницы.
Время шло, и шло, и шло. Юлия не смела и уйти к себе, и боялась пропустить Машу, и не знала, придет ли Маша сегодня ночевать или вернее будет вновь сходить в больницу, как это ни неразумно. Ей вдобавок приходилось избегать и Гржимбовского, и Орлова, а также всех жандармов, чтобы ее не пригласили на очную ставку, пока она не получит ответа.
И тут ей пришла новая мысль. Во время прогулок она видела, что парк почти примыкает к задней стене тюрьмы. Часовые там все время не стоят, там есть только одно крошечное окошко, в которое человеку не протиснуться, да еще и с толстой решеткой. А что если попробовать, пока не идет караул? Уже стемнело.
Юлия легко добралась до окошка. Внутри горела свеча. Юлия нагнулась как можно ниже. присмотрелась - жандармов в камере нет, только женщина в черном. До чего же частая решетка! Палочку бы, да нету, а в парк возвращаться - можно упустить случай. Но руки у Юлии тонкие, и немного засучив рукав, она сумела просунуть руку между двумя прутьями, отстоявшими чуть дальше друг от друга, и стукнуть в окно.
Женщина подошла к окну и открыла его.
"Я могу что-то для вас сделать?" - спросила Юлия.
"Кто вы?"
"Мое имя вам ничего не скажет. Я приезжая. Я - знаю вас, а вы меня нет. Там у вас появились новые заключенные, недавно, раненые. Один студент, а другой... телеграфист". Юлия и тут не смела назвать фамилию.
"Да".
"Вы имеете какие-либо сношения с ними?"
"Допустим".
"Вы можете спросить его - он хочет, чтобы я его узнала?"
"Кто вы? Как вас зовут?"
"Юлия". Называть ли этой неизвестной женщине имя полностью? Рядом могут быть жандармы. А узнает ли он, о ком речь, по одному лишь имени?
"Я попробую узнать".
"Спасибо".
Через некоторое время Юлия снова пришла к окну и стукнула в него. Женщина (теперь она уже знала, что это была Шибанова, Римма Михайловна, приговоренная к бессрочному заключению) открыла.
"Он сказал, как хотите. Он назвал свое настоящее имя".
"Как хотите? - растерянно повторила Юлия. - А как будет лучше для него?"
"Все равно. Он уже назвался".
"Я могу чем-то помочь вам?"
"Послушайте, - заговорила Шибанова. - Я хочу попытаться вытащить отсюда учительницу. У вас есть деньги?"
"Да! Я принесу!"
"Приходите, только осторожнее. Я постараюсь за это время что-нибудь придумать".
Юлия решила не ждать до следующей ночи. Она бросилась к себе в гостиницу, достала все деньги, какие у нее были, и вернулась назад к тюрьме. Снова парк, снова осторожное наблюдение за часовыми. Опять она стукнула в окошко и протянуло Шибановой деньги.
"Спасибо вам, Юлия. Я постараюсь что-то придумать. Если через несколько дней не получится, приходите снова, и я верну вам деньги".
"Они могут пригодиться вам самой".
"Это вряд ли. Я верну".
Тут Юлии послышались шаги, и она убежала на цыпочках, чтобы не стучать каблуками.
Тревога извела Юлию вконец. Она пыталась встретить Птицына, но тот, как на грех, не попадался, и домой (то есть, в комнаты госпожи Щукиной), похоже, больше не возвращался. Но по крайней мере, теперь у нее есть ответ, что делать. Сидеть в гостинице, в своем номере, в одиночестве она совершенно не могла. Как-то в ресторане, где она обедала, ей встретилась Алина Дмитриевна Гржимбовская. Она попросила разрешения присоединиться к Юлии и, как всегда, стала болтать обо всем на свете. Но она могла кое-что знать и о заключенных, так что Юлия была рада ей и охотно поддерживала беседу. Но на этот раз Алина Дмитриевна ничего не знала, только слышала, что суд над гувернанткой отложили из-за последних срочных политических событий. К удивлению Юлии, она стала расспрашивать о ее писательской деятельности. Тоже со скрытой целью, как ее супруг? Едва ли. А не все ли равно! Юлия начала рассказывать о своих переводах, о первом своем романе, о своих любимых писателях, среди которых был уже к сожалению покойный граф А.К.Толстой, чьи "крамольные" стихи были дозволены к изданию недалекой цензурой, постепенно увлеклась, а потом была сама рада развлечению от мрачных мыслей. Она как раз собиралась рассказать смешной случай с цензором, который запретил совершенно невинное любовное стихотворение, но тут появились остальные дубравницкие дамы и уселись за соседний столик. Юлия, к тому времени окончившая обед, решила не создавать напряжения и уйти.
По дороге в гостиницу Юлия наконец встретила Машу.
"Он сказал: пусть", - сказала ей Маша. Не было нужды объяснять, кто сказал и о чем.
"Да, я уже знаю".
"Госпожа баронесса!" - ее нагнал молоденький жандарм. - Господин полковник Орлов просит вас проследовать со мной".
"Иду". - Заметив испуганные глаза Маши, она улыбнулась.
На этот раз в жандармском управлении было полно народу. Здесь был и прокурор, и Орлов, и поручик, и Птицын - в уголке, за своим письменным столом.
"Проходите, госпожа баронесса, - как-то особенно любезно встретил ее Орлов. - Вот, присаживайтесь на диван рядом с господином Миролюбовым."
"Что?" - Юлия удивленно повернулась. На диване сидел молоденький студент.
"Ваша фамилия ведь Миролюбов, не так ли?" - обратился к нему Орлов.
Юноша бы явно испуган. Из дальнейших слов полковника выяснилось, что он - двоюродный брат разыскиваемого Миролюбова, студент, и их недавно видели разговаривающими на улице.
Юлии чем-то не понравился темный угол, где сидел студент. Да и хотелось показать, что она себя чувствует вполне свободно и уверенно.
"Алексей Петрович, - спокойно сказала она безо всякого стеснения, - прикажите подать мне стул. В турнюре неудобно сидеть на низком диване".
Жандармы смущенно зашевелились, интересуясь, где же она хочет сидеть. В результате она села именно там, где и хотела - не слишком далеко от двери, на ярком свету. Пусть он сразу увидит ее.
За дверью послышались шаги и ввели арестованного.
Это был он. Сомнений не было уже никаких. Внутри у Юлии все замерло, но внешне она была спокойна.
"Госпожа баронесса, вы знаете этого человека?"
Миролюбов повернулся к ней. Она смотрела ему прямо в глаза. Он тоже - слава богу - смотрел ей в глаза. Только взглядом она могла сказать ему что-то, да вот только поймет ли он?
"Да, я встречала его в Швейцарии".
"Как его имя?"
"Павел Андреевич Миролюбов", - тихо сказала Юлия.
"Я же назвал вам свое имя!" - резко сказал Миролюбов.
Потеряв интерес к Юлии Ивановне, жандармы занялись студентом. Похоже, Орлов изо всех сил пытался доказать, что юноша знал о присутствии своего двоюродного брата в городе, а возможно, состоял с ним в заговоре, а может, и сам причастен к террористам.
"Я не узнал его! Я его давно не видел, с самого детства, да и тогда мало с ним общался!" - пытался он оправдаться.
Юлия решила помочь ему.
"Господин полковник, - спокойно сказала она. - Ежели уж я, встретив человека семь лет назад, сомневалась, точно ли это он, то что вы хотите от юноши, который последний раз видел его, будучи ребенком?"
Аргумент произвел впечатление, но Орлову лишняя защита была явно некстати.
"Госпожа баронесса, я благодарю вас и более не задерживаю".
Юлия встала и пошла к двери. Она не смела посмотреть на Миролюбова прямо, проходя близко от него - это могло показаться подозрительным. Но внутри у нее все дрожало. "Что бы я ни отдала за один только короткий разговор с ним!"
----------------------------------
Часть 6.
"То были дни, когда я познал, что значит -
страдать, что значит - стыдиться,
что значит - отчаяться".
(Пьер Абеляр)
После этого оставалось только ждать.
И ждать.
И ждать.
Дни проходили за днями. И ничего не происходило. Совсем ничего.
Ожидание повисло над городом, как предгрозовая духота.
Только жандармы и полиция были оживлены. Никогда, казалось, дверь жандармского управления не открывалась так часто. Водили на допрос заключенных, бегали с поручениями. Порой она видела Птицына, но тот очень быстро уходил.
Только однажды ей удалось приблизиться к нему, когда кругом больше никого не было.
"Алексей Сергеевич! - окликнула его Юлия. - Вы избегаете меня? Нам необходимо поговорить!"
"Не сейчас", - быстро ответил Птицын.
Это был последний раз, что она видела его живым и говорила с ним.
Она завела привычку каждый день по нескольку раз заходить в аптеку Кобылянской. Оттуда была хорошо видна дверь жандармского управления. Юлия пыталась "прощупать" Анну Васильевну, но похоже, та и вправду ничего не знала. К тому же, ее явно очень тревожила судьба ее кузины Зинаиды. Полковник Крайнов наконец передал, куда следует, деньги на улучшение содержания, но исход суда предсказать было невозможно.
Изредка Юлия заходила поговорить со Щукиной. Ее тоже вызывали на допрос в жандармское управление - ведь подпольная типография находилась в принадлежавшем ей здании. Но к недоумению Юлии, Щукину это на удивление мало тревожило. По большей части Ева Николаевна сидела за письменным столом и вела свои доходные книги - кажется, ее доходы не ограничивались только сдачей комнат да студенческой столовой (да и то она уверяла, что столовую держит из благотворительности). Но она охотно отрывалась от книг, чтобы поболтать о том, что происходит в городе. Но ничего нового не происходило.
Юлия Ивановна боялась надолго уходить от управления, чтобы не пропустить Птицына. Это была теперь ее единственная надежда, единственная ниточка к Павлу Андреевичу. Юлия не решалась больше пойти к окну тюрьмы, да и по мере того, как близился суд, охранять тюрьму, похоже, стали куда более тщательно.
Больше делать было совсем нечего. Общества дам она была лишена, да и не очень-то жалела об этом - в ее страшном напряжении понадобилось бы много выдержки для светской болтовни (и никакого удовольствия). Один раз она получила записку от Габричевского - он писал, что практически уладил ее дело, и бумаги пересланы в губернскую канцелярию на утверждение.
Маша дневала и ночевала в больнице.
Однажды Юлия, как обычно, сидела на лавочке у аптеки. И тут из жандармерии послышались крики и выстрелы.
Через некоторое время из дверей вынесли тело, накрытое рогожей.
Следом вышел полковник Орлов и другие жандармы.
Юлия сидела, не опуская вуали, и только молча смотрела на него. Видно, было что-то в ее глазах, что Орлов подошел к ней и спросил: "Будь ты проклят, упырь?"
Юлия не поняла этих слов тогда.
Машинально она встала и пошла куда-то по улице, не очень понимая, куда идет и зачем. И тут из прострации ее вывели разговоры горожан.
"Птицын застрелился! Чиновник, из жандармского управления!"
Юлия бросилась к ним.
"Птицын? Вы уверены? Вы не спутали?"
"Да нет, как тут спутаешь! В морг унесли. Говорят, он на самом деле террористам помогал, а его раскрыли, вот он и застрелимшись".
У Юлии потемнело в глазах. Не в силах сдержаться, она свернула в пустынный переулок и разрыдалась, закрывшись вуалью.
"Что же ты наделал, Алексей Сергеевич? Зачем, зачем ты не доверился мне? Зачем не поговорил - хоть пять минут бы нашел! - я бы все сделала для вас! Что же мне теперь делать?"
И в самом деле! Не одной же, совершенно не имея опыта, готовить побег из тюрьмы пяти человек! Юлия сама не заметила, как уже стала думать о них всех. Вопрос "кто же здесь правая сторона?" для нее был разрешен.
Возможно, на свободе остались еще какие-то революционеры, но она никого не знала, даже намека не имела.
Выплакавшись, Юлия поправила шляпку, опустила вуаль, вернулась в гостиницу и немедленно написала письмо дяде в Петербург с просьбой о помощи. Сейчас ей ее прежние дела казались такими неважными, но тем скорее их следовало разрешить.
Она желала уехать из этого страшного города - но и не могла сейчас уехать ни за что.
---------------------
Часть 7.
Уж как на небе две радуги,
А у добрых людей да две радости:
Правда в суде,
Да свобода везде.
(Народная песня).
Наконец был назначен день суда над Сивецкой.
В последние дни перед судом город только об этом и говорил, даже политические события отступили на второй план. Только не для Юлии Ивановны. Но на суд она пошла. И демонстративно села не в первый ряд, с местной "аристократией", а рядом с Анной Васильевной Кобылянской. И порой успокаивающе гладила ее по руке.
Сивецкая была явно полностью измучена, в том состоянии, когда человек поневоле отключается и уходит в себя. Хотя и старалась собраться, понимая, что от исхода суда зависит ее жизнь. Когда прокурор задал ей вопрос о ее звании, она словно растерялась. Анна Васильевна громко ответила за нее с места: "Девица из дворян!" Это вызвало в публике оживление, но ненадолго.
Началось все с оглашения уже хорошо известных в городе обстоятельств дела. А вот затем... Стал выходить свидетель за свидетелем, показания которых совершенно меняли картину.
Показания врача Алексеева были еще не слишком сенсационными. Он только, как врач, заявил, что слухи об интимной связи Сивецкой с молодым Орловым не имеют никаких оснований, потому что молодой человек имел проблемы в интимной сфере и нуждался в операции. Кроме того, он показал, что прописывал Орлову-старшему микстуру, содержащую морфий, для успокоения болей. Микстуру эту, как доверенный домашний человек Орловых, покупала гувернантка Сивецкая у г-жи Кобылянской. Г-жу Кобылянскую тоже вызывали, и она подтвердила все. Спрашивал прокурор и о том, сколько требуется этой микстуры, чтобы отравить человека. Г-жа Кобылянская сказала, что "нужно купить ее раза три" (Юлия Ивановна мысленно ахнула: всего-то! тогда множество людей попадают под подозрение), но доктор уверял, что нужную дозу надо собирать несколько месяцев.
Затем все становилось страшнее и страшнее.
В качестве свидетеля вызвали из тюрьмы того самого заключенного, который был арестован с чемоданом динамита. Слушая его показания, Юлия Ивановна просто не верила своим ушам. Казалось невероятным, что это происходит в реальности, а не в каком-нибудь романе г-на Дюма.
Свидетель показал, что полковник Орлов хотел от него, чтобы он с помощью динамита устроил взрыв в тюрьме в той камере, где сидела Зинаида Сивецкая, чтобы она непременно погибла при взрыве.
Зал ахнул.
Затем снова был вызван доктор. Он рассказал суду, что лечил в тюрьме тяжело больную Сивецкую, которая была в лихорадке и в бреду повторяла слова: "Господин полковник, вы обещали меня спасти. Вы променяли меня на дочь".
Полковник полиции Крайнов представил вниманию суда полученный им донос на Владимира Орлова, где было сказано, что тот является членом тайной террористской организации. Зал снова ахнул. Да, неудивительно, что это дело долго тянулось. Но практичную и образованную Юлию Ивановну поразило еще и то, что полковник, оказывается, получил донос еще при жизни Владимира, спрятал его, и в течение всех недель следствия никому о нем не говорил. Юлии вспомнились слова Карла Петровича о полиции и жандармерии как "оплоте закона". Да, она давно уже избавилась от иллюзий, что полиция всегда и везде - истинный оплот закона, но чтобы вот так...
Наконец, суду был представлен дневник молодого Орлова. Зачитывать его не стали, но объявили, что из него ясно, что юноша был крайне неуравновешен, и по-видимому страдал душевным заболеванием.
Все шло к тому, что либо молодой человек покончил с собой, либо... в его смерти как-то виновен его отец. И что он нарочно подстроил обвинение Сивецкой, чтобы скрыть неприглядную историю в своей семье.
Юлия пришла в ужас. Этот человек, который все-таки казался ей порядочным, которого она так жалела - хладнокровно обрек на каторгу и даже пытался убить невинного человека? Да что же за негодяи они все, эти "оплоты закона"!
После очередного свидетеля полковник Орлов встал и быстро вышел из зала, хлопнув дверью. Вскоре за ним последовала его жена. Дочь Елена осталась, в окружении дам, которые заботливо опекали ее.
Наконец, после вызова всех свидетелей, поднялся прокурор Гржимбовский.
Он сразу начал с того, что речь его будет не слишком свойственной прокурору, потому что, выслушав все показания, он убедился в невиновности Сивецкой.
По залу прокатился радостный гул. Все восхищались Павлом Феликсовичем. Но Юлия после его поступка в отношении ее, так не думала. "Тут не доброта, - думала она. - Этот человек чрезвычайно расчетлив. Скорее всего, он хочет произвести впечатление на жителей города ради своей репутации или чего-либо еще - ведь невиновность подсудимой уже так очевидна, что отрицать ее нет смысла, только выставлять себя в дурном свете".
Тем временем прокурор заканчивал речь: "И я требую немедленного освобождения подсудимой Сивецкой и... ареста полковника Орлова!"
В зале поднялся шум, люди стали вставать с мест. Анна Васильевна, кажется, и улыбалась и плакала одновременно. Юлия обняла ее и подтолкнула к скамье подсудимых, с которой, еще не веря произошедшему, поднималась ее кузина: "Подите, подите к ней".
И тут в зал вбежали жандармы.
"Полковник Орлов застрелился! - кричали они. - И его жена вместе с ним!"
Елена, рыдая, кинулась к двери. За ней побежали дамы и вцепились в нее, не пуская выйти.
Распоряжаться всем дальнейшим взялся полковник полиции Крайнов, как самый старший по званию, оставшийся во "властных структурах" - до сообщения в Петербург о происшедшем и назначения нового начальства.
Город и радовался освобождению Сивецкой (что безусловно хорошо говорило о нем), но не слишком бурно, так как был потрясен произошедшей трагедией.
-------------------------
Часть 8.
В ответ усмехнулся палач-генерал:
"Спасибо на вашей работе.
Вы землю хотели - я землю вам дал,
А волю на небе найдете".
(В. Тан-Богораз)
Потом, после бесконечно долгих дней ожидания присланный из Петербурга генерал-губернатор назначил день суда над политзаключенными.
Их было четверо на скамье подсудимых. Трое мужчин и одна женщина.
Женщина, та самая учительница, оказалась все-таки не случайно попавшей под арест, а тоже революционеркой. Как объявили на суде, при захвате типографии она отстреливалась вместе с мужчинами и ранила двоих жандармов. Потом в городе узнали, что она была женой Гервера, "того самого, с чемоданом динамита". История его передавалась из уст в уста. Оказывается, прокурор долго "обрабатывал" его, стремясь сделать из него своего агента, но перестарался, притворно предложив ему свободу его жены. Покойный же Птицын одним из последних своих дел успел тайком передать в тюрьму пистолет. Гервер застрелил прокурора и застрелился сам...
На суде женщина истерически рыдала. На нее страшно было смотреть. Ее поддерживали Миролюбов и другой арестованный, студент-медик. Полковник Крайнов также подошел оказать помощь. Звали врача, но врача не было поблизости.
Юлия Ивановна встала, вынула из сумочки пузырек с нюхательной солью и протянула полковнику. Никто не остановил ее. Нюхательная соль помогла не сильно. Адвокат потребовал медицинского освидетельствования подсудимой. Слава богу, председатель суда согласился, ее увели в больницу.
Внезапно открылась дверь и жандармы ввели еще одну женщину. Но посадили ее не на скамью подсудимых, а в зал, как раз позади Юлии. Это была та самая, с кем она говорила, Шибанова. Ее суд и приговор уже были позади, сюда она попросилась как свидетельница.
Улучив минуту, когда все были очень заняты происходившим у скамьи подсудимых, Юлия осторожно обернулась и чуть заметно кивнула женщине. Через некоторое время та наклонилась вперед и прошептала:
"Я не смогла воспользоваться вашими деньгами. Я хотела бы вернуть их вам".
"Оставьте их себе. Они вам могут пригодиться", - прошептала в ответ Юлия.
В отношении Миролюбова и другого революционера, захваченных с оружием в руках при взятии типографии, судьи, похоже, уже все решили. Суд крутился вокруг двоюродного брата Миролюбова, студента. Вызывали множество свидетелей. Наконец, судья неохотно объявил - отпущен под полицейский надзор.
Сидевшие в зале обрадовались, но ненадолго.
Остальных двоих приговорили к повешению. По толпе пронесся стон. Приговоренных увели.
В суде Миролюбов даже не взглянул на Юлию. В душе была пустота. Она думала, что видит его в последний раз, но это было не так.
Уже полностью стемнело. Толпа стояла у тюрьмы. Здесь смешались все - дамы, разночинцы, адвокат, почтмейстер. Внезапно из дверей под конвоем жандармов показались приговоренные.
"Сейчас!" - подумала Юлия. Она протиснулась между людьми и между жандармами и окликнула его:
"Павел Андреевич!"
Тот повернулся и узнал ее.
"Это вы? Прощайте!"
Да не все ли равно, что там к месту или нет? Другого места все равно не будет. Мертвым уже ничего не скажешь. Юлия еще протиснулась вперед, поймала и сжала его руку. Рука была теплой и твердой. Только в этот момент Юлия поняла, что ее собственные руки холодны как лед.
"Я люблю вас! Вы знали это?"
"Нет. - ответил он. - Простите".
За это краткое время жандармы спохватились и повели их дальше.
На казнь Юлия не пошла.
Небо было черным, мерцали далекие звезды, и было очень холодно. Дул ветер. Больно, больно. Пустота - и боль внутри. Кажется, что ничего больше не нужно в жизни. Но нет, это не так. Еще что-то осталось. Должно было остаться.
"Я сделаю все, что смогу! Я обещаю вам!" - мысленно клялась она тем шестерым, живым и мертвым.
Но что же именно делать? Ужасом мелькнули перед ее мысленным взором выстрелы, взрывы. И тут пришла, толкнула теплая волна - дети. Она не смогла перебороть боль, но словно изменила ее.
"Нет. Надо делать что-то другое. Но я знаю, что вы правы. Теперь я знаю."
-----------------------------------
Очень скоро Юлия Ивановна получила свое наследство, уехала в Петербург и забрала к себе детей. Проявив упорство, она разыскала народовольцев и стала помогать им - и деньгами, и помогая прятать листовки и брошюры, а порой - даже разыскиваемых людей. Однажды упоминание о ней нашла полиция в книжечке неосторожного народовольца, но она там фигурировала просто как "баронесса". Юлию Ивановну спасла недогадливость полиции - они были убеждены, что это просто кличка, и им в голову не пришло, что баронесса - настоящая.
После того, как убитого Александра 2-го сменил Александр 3-й и начались антиреформы, Юлия окончательно укрепилась в своем неприятии пути террора.
Через несколько лет Юлия вышла замуж за прогрессивного писателя и поэта Волковского. Юлия всегда была очень осторожна ради детей. Но когда Владимир и Анастасия выросли, они по собственной воле пошли в революционное движение, примкнув к партии большевиков.
Юлия горячо приветствовала революцию 1905 года, а затем обе революции 1917-го. Умерла она от воспаления легких в конце 1917 года на руках мужа и дочери, счастливая и убежденная, что настало то самое прекрасное будущее, которого начали добиваться те люди, много лет назад. Последними ее словами были: "Россия изменилась..."
читать дальше
Часть 5.
Лишь об одном тебя прошу я,
Мой милый друг: доверься мне.
(Ю. Икскюль)
Юлия по-прежнему брала на прогулку записку, но Миролюбова (или человека, похожего на него) больше не видела.
В тот день она пошла к парку и достала сигарету. Курить ее приучили парижские студенты. В обществе она обычно не показывала, что она курит. Но теперь, когда от ее репутации в Дубравнике ничего не осталось, немногое изменит, если узнают еще и об этом "страшном пороке".
В это самое время ее нагнал Птицын.
"Юлия Ивановна, вы знаете, что о вас сплетничают по всему городу, - шутливо сказал он. - Все говорят о том, что вы разведены"
"А вас что, это не смущает?" - "Нисколько".
Юлия от облегчения рассмеялась. "Знаете, Алексей Сергеевич, с тех пор, как в городе узнали, что я разведена, светские дамы перестали со мной общаться, зато гораздо больше стали общаться люди среднего класса. И не скажу, чтобы я проиграла. Беседа и Евы Николаевны Щукиной, и Анны Васильевны куда интереснее и содержательнее, чем разговоры большинства светских дам".
"А вы знаете, что Анна Васильевна получила образование в Швейцарии?" - "В самом деле? Это удивительно."
Дальше разговор пошел легко. Птицыну она тоже рассказала о "процессе ста девяноста трех". Но с ним она еще и поделилась тем, что ее особенно поразило, и теми мыслями, которые пробудили в ней эти люди, и разными деталями, которые узнала в ходе следствия и из некоторых разговоров в Петербурге. И не обратила внимания, что Птицын в какой-то момент стал очень странно смотреть на нее.
Внезапно вдали раздались выстрелы и крики: "Доктора!" Птицын извинился и бросился к студенческой столовой. Юлия пошла следом. Тут же каким-то образом оказались несколько дам. К дому подбежали еще несколько жандармов. Юлия Ивановна решила, что от жандармов и выстрелов точно лучше держаться подальше и пошла к себе в гостиницу. Шла она не спеша, размышляя, зашла в кондитерскую выпить чаю. И уже недалеко от жандармерии снова встретила Птицына вместе с Анной Васильевной и услышала обрывок разговора: "... арестованы. Раненые. И Миролюбов тоже".
Он - арестован? Юлия похолодела. Забыв обо всем, она стала расспрашивать Птицына. Да, жандармы обнаружили подпольную типографию. При захвате была перестрелка. Ранен полковник полиции Крайнов, двое жандармов и трое арестованных, одна из которых женщина, учительница.
"Но что делала там учительница?" - удивилась Юлия. Она-то как туда попала? Случайно? Должно быть, она ни в чем не виновата. Но сейчас ее более всего занимала не учительница. "На-до что-то де-лать, на-до что-то де-лать", - стучало сердце.
Только Птицын мог дать хоть какой-то ответ. И - удача, на следующий день он снова попался ей навстречу, на этот раз один.
"Стойте!" - окликнула его Юлия. И откинула вуаль. - "Посмотрите мне в глаза! Это вы его предали?"
"Нет."
"Поклянитесь!"
"Клянусь вам!"
"Значит, вы не успели его предупредить?"
"Я сказал ему. Он отказался уезжать."
"Но почему?"
Птицын молчал.
"Посмотрите сюда!" - Юлия протянула ему записку. - "Я тоже хотела предупредить его!"
В это самое время в переулке кто-то показался, и Птицын быстро ушел. И в этот раз им не удалось поговорить начистоту.
Вернувшись к себе в гостиницу, Юлия Ивановна нашла на полу подсунутую под дверь бумажку. Почерк был незнаком. "Юлия, кто вы? Откуда вы знаете Михайлова?" - говорилось в записке. Михайлов был тот самый революционер, о котором она слышала в Петербурге и неосторожно упомянула Птицыну.
После этого разговор с Птицыным стал казаться ей еще более важным, жизненно необходимым. Но произошло что-то более срочное.
В тот же день ей повстречался прокурор Гржимбовский. Ласково улыбаясь, он сказал, что арестованный захвачен, и жандармерия попросит ее опознать этого человека, а у него пока не было возможности выполнить свое обещание, но он о нем не забыл...
Юлия была в панике. Каковы намерения Миролюбова? Что ей следует делать? Узнавать его или нет? Желает ли он продолжать скрывать свое имя или напротив, назовет его открыто и захочет максимальной огласки?
Нужно было срочно это узнать. Но как?
И тут она вспомнила про Машу и ее доктора. Юлия схватила извозчика и поехала в больницу.
Уже на пороге больницы, которая находилась рядом с тюрьмой, Юлия поняла, как рискован и подозрителен ее приход. Лучше было дождаться возвращения домой Маши. Но еще только разгар дня, а Маша иногда даже ночует в больнице, кто знает, когда они увидятся. Может оказаться поздно. В конце концов, может же она заболеть!
Юлии повезло, в больнице был только доктор, Маша и студент-практикант. Жандармов поблизости не было.
Юлия попросила доктора уделить ей одну минуту для важного разговора. "В тюрьму доставили раненных при захвате типографии. Вы имеете доступ к ним? Вас же должны допускать их перевязать?"
"Мужчины ранены легко, идут на поправку. Тяжело ранена женщина, но я надеюсь, что ее жизнь тоже будет спасена. Это все, что вы хотели узнать? Мне надо идти".
"Нет, доктор, подождите. Пожалуйста! Я вас умоляю, спросите у него, хочет ли он, чтобы я его узнала?" - Юлия говорила уже совсем бессвязно.
"Кто он? И кто вы?"
"Тот, который не студент. Постарше. Телеграфист. Понимаете, они хотят, чтобы я опознала его. А что хочет он? Надо мне это делать? Ведь кого-то же должны к ним пускать? Того, кому можно довериться. Может, Марью Николаевну."
"Кто вы?"
"Баронесса Гильденбанд, Юлия Ивановна".
Доктор пристально посмотрела на Юлию. Она судорожно комкала перчатки.
"Юлия Ивановна, - произнес доктор. - Вы играете с огнем. Но я выполню вашу просьбу".
"Спасибо", - прошептала Юлия.
Доктор ушел к пациентам, а Юлия поспешила уйти из больницы.
Время шло, и шло, и шло. Юлия не смела и уйти к себе, и боялась пропустить Машу, и не знала, придет ли Маша сегодня ночевать или вернее будет вновь сходить в больницу, как это ни неразумно. Ей вдобавок приходилось избегать и Гржимбовского, и Орлова, а также всех жандармов, чтобы ее не пригласили на очную ставку, пока она не получит ответа.
И тут ей пришла новая мысль. Во время прогулок она видела, что парк почти примыкает к задней стене тюрьмы. Часовые там все время не стоят, там есть только одно крошечное окошко, в которое человеку не протиснуться, да еще и с толстой решеткой. А что если попробовать, пока не идет караул? Уже стемнело.
Юлия легко добралась до окошка. Внутри горела свеча. Юлия нагнулась как можно ниже. присмотрелась - жандармов в камере нет, только женщина в черном. До чего же частая решетка! Палочку бы, да нету, а в парк возвращаться - можно упустить случай. Но руки у Юлии тонкие, и немного засучив рукав, она сумела просунуть руку между двумя прутьями, отстоявшими чуть дальше друг от друга, и стукнуть в окно.
Женщина подошла к окну и открыла его.
"Я могу что-то для вас сделать?" - спросила Юлия.
"Кто вы?"
"Мое имя вам ничего не скажет. Я приезжая. Я - знаю вас, а вы меня нет. Там у вас появились новые заключенные, недавно, раненые. Один студент, а другой... телеграфист". Юлия и тут не смела назвать фамилию.
"Да".
"Вы имеете какие-либо сношения с ними?"
"Допустим".
"Вы можете спросить его - он хочет, чтобы я его узнала?"
"Кто вы? Как вас зовут?"
"Юлия". Называть ли этой неизвестной женщине имя полностью? Рядом могут быть жандармы. А узнает ли он, о ком речь, по одному лишь имени?
"Я попробую узнать".
"Спасибо".
Через некоторое время Юлия снова пришла к окну и стукнула в него. Женщина (теперь она уже знала, что это была Шибанова, Римма Михайловна, приговоренная к бессрочному заключению) открыла.
"Он сказал, как хотите. Он назвал свое настоящее имя".
"Как хотите? - растерянно повторила Юлия. - А как будет лучше для него?"
"Все равно. Он уже назвался".
"Я могу чем-то помочь вам?"
"Послушайте, - заговорила Шибанова. - Я хочу попытаться вытащить отсюда учительницу. У вас есть деньги?"
"Да! Я принесу!"
"Приходите, только осторожнее. Я постараюсь за это время что-нибудь придумать".
Юлия решила не ждать до следующей ночи. Она бросилась к себе в гостиницу, достала все деньги, какие у нее были, и вернулась назад к тюрьме. Снова парк, снова осторожное наблюдение за часовыми. Опять она стукнула в окошко и протянуло Шибановой деньги.
"Спасибо вам, Юлия. Я постараюсь что-то придумать. Если через несколько дней не получится, приходите снова, и я верну вам деньги".
"Они могут пригодиться вам самой".
"Это вряд ли. Я верну".
Тут Юлии послышались шаги, и она убежала на цыпочках, чтобы не стучать каблуками.
Тревога извела Юлию вконец. Она пыталась встретить Птицына, но тот, как на грех, не попадался, и домой (то есть, в комнаты госпожи Щукиной), похоже, больше не возвращался. Но по крайней мере, теперь у нее есть ответ, что делать. Сидеть в гостинице, в своем номере, в одиночестве она совершенно не могла. Как-то в ресторане, где она обедала, ей встретилась Алина Дмитриевна Гржимбовская. Она попросила разрешения присоединиться к Юлии и, как всегда, стала болтать обо всем на свете. Но она могла кое-что знать и о заключенных, так что Юлия была рада ей и охотно поддерживала беседу. Но на этот раз Алина Дмитриевна ничего не знала, только слышала, что суд над гувернанткой отложили из-за последних срочных политических событий. К удивлению Юлии, она стала расспрашивать о ее писательской деятельности. Тоже со скрытой целью, как ее супруг? Едва ли. А не все ли равно! Юлия начала рассказывать о своих переводах, о первом своем романе, о своих любимых писателях, среди которых был уже к сожалению покойный граф А.К.Толстой, чьи "крамольные" стихи были дозволены к изданию недалекой цензурой, постепенно увлеклась, а потом была сама рада развлечению от мрачных мыслей. Она как раз собиралась рассказать смешной случай с цензором, который запретил совершенно невинное любовное стихотворение, но тут появились остальные дубравницкие дамы и уселись за соседний столик. Юлия, к тому времени окончившая обед, решила не создавать напряжения и уйти.
По дороге в гостиницу Юлия наконец встретила Машу.
"Он сказал: пусть", - сказала ей Маша. Не было нужды объяснять, кто сказал и о чем.
"Да, я уже знаю".
"Госпожа баронесса!" - ее нагнал молоденький жандарм. - Господин полковник Орлов просит вас проследовать со мной".
"Иду". - Заметив испуганные глаза Маши, она улыбнулась.
На этот раз в жандармском управлении было полно народу. Здесь был и прокурор, и Орлов, и поручик, и Птицын - в уголке, за своим письменным столом.
"Проходите, госпожа баронесса, - как-то особенно любезно встретил ее Орлов. - Вот, присаживайтесь на диван рядом с господином Миролюбовым."
"Что?" - Юлия удивленно повернулась. На диване сидел молоденький студент.
"Ваша фамилия ведь Миролюбов, не так ли?" - обратился к нему Орлов.
Юноша бы явно испуган. Из дальнейших слов полковника выяснилось, что он - двоюродный брат разыскиваемого Миролюбова, студент, и их недавно видели разговаривающими на улице.
Юлии чем-то не понравился темный угол, где сидел студент. Да и хотелось показать, что она себя чувствует вполне свободно и уверенно.
"Алексей Петрович, - спокойно сказала она безо всякого стеснения, - прикажите подать мне стул. В турнюре неудобно сидеть на низком диване".
Жандармы смущенно зашевелились, интересуясь, где же она хочет сидеть. В результате она села именно там, где и хотела - не слишком далеко от двери, на ярком свету. Пусть он сразу увидит ее.
За дверью послышались шаги и ввели арестованного.
Это был он. Сомнений не было уже никаких. Внутри у Юлии все замерло, но внешне она была спокойна.
"Госпожа баронесса, вы знаете этого человека?"
Миролюбов повернулся к ней. Она смотрела ему прямо в глаза. Он тоже - слава богу - смотрел ей в глаза. Только взглядом она могла сказать ему что-то, да вот только поймет ли он?
"Да, я встречала его в Швейцарии".
"Как его имя?"
"Павел Андреевич Миролюбов", - тихо сказала Юлия.
"Я же назвал вам свое имя!" - резко сказал Миролюбов.
Потеряв интерес к Юлии Ивановне, жандармы занялись студентом. Похоже, Орлов изо всех сил пытался доказать, что юноша знал о присутствии своего двоюродного брата в городе, а возможно, состоял с ним в заговоре, а может, и сам причастен к террористам.
"Я не узнал его! Я его давно не видел, с самого детства, да и тогда мало с ним общался!" - пытался он оправдаться.
Юлия решила помочь ему.
"Господин полковник, - спокойно сказала она. - Ежели уж я, встретив человека семь лет назад, сомневалась, точно ли это он, то что вы хотите от юноши, который последний раз видел его, будучи ребенком?"
Аргумент произвел впечатление, но Орлову лишняя защита была явно некстати.
"Госпожа баронесса, я благодарю вас и более не задерживаю".
Юлия встала и пошла к двери. Она не смела посмотреть на Миролюбова прямо, проходя близко от него - это могло показаться подозрительным. Но внутри у нее все дрожало. "Что бы я ни отдала за один только короткий разговор с ним!"
----------------------------------
Часть 6.
"То были дни, когда я познал, что значит -
страдать, что значит - стыдиться,
что значит - отчаяться".
(Пьер Абеляр)
После этого оставалось только ждать.
И ждать.
И ждать.
Дни проходили за днями. И ничего не происходило. Совсем ничего.
Ожидание повисло над городом, как предгрозовая духота.
Только жандармы и полиция были оживлены. Никогда, казалось, дверь жандармского управления не открывалась так часто. Водили на допрос заключенных, бегали с поручениями. Порой она видела Птицына, но тот очень быстро уходил.
Только однажды ей удалось приблизиться к нему, когда кругом больше никого не было.
"Алексей Сергеевич! - окликнула его Юлия. - Вы избегаете меня? Нам необходимо поговорить!"
"Не сейчас", - быстро ответил Птицын.
Это был последний раз, что она видела его живым и говорила с ним.
Она завела привычку каждый день по нескольку раз заходить в аптеку Кобылянской. Оттуда была хорошо видна дверь жандармского управления. Юлия пыталась "прощупать" Анну Васильевну, но похоже, та и вправду ничего не знала. К тому же, ее явно очень тревожила судьба ее кузины Зинаиды. Полковник Крайнов наконец передал, куда следует, деньги на улучшение содержания, но исход суда предсказать было невозможно.
Изредка Юлия заходила поговорить со Щукиной. Ее тоже вызывали на допрос в жандармское управление - ведь подпольная типография находилась в принадлежавшем ей здании. Но к недоумению Юлии, Щукину это на удивление мало тревожило. По большей части Ева Николаевна сидела за письменным столом и вела свои доходные книги - кажется, ее доходы не ограничивались только сдачей комнат да студенческой столовой (да и то она уверяла, что столовую держит из благотворительности). Но она охотно отрывалась от книг, чтобы поболтать о том, что происходит в городе. Но ничего нового не происходило.
Юлия Ивановна боялась надолго уходить от управления, чтобы не пропустить Птицына. Это была теперь ее единственная надежда, единственная ниточка к Павлу Андреевичу. Юлия не решалась больше пойти к окну тюрьмы, да и по мере того, как близился суд, охранять тюрьму, похоже, стали куда более тщательно.
Больше делать было совсем нечего. Общества дам она была лишена, да и не очень-то жалела об этом - в ее страшном напряжении понадобилось бы много выдержки для светской болтовни (и никакого удовольствия). Один раз она получила записку от Габричевского - он писал, что практически уладил ее дело, и бумаги пересланы в губернскую канцелярию на утверждение.
Маша дневала и ночевала в больнице.
Однажды Юлия, как обычно, сидела на лавочке у аптеки. И тут из жандармерии послышались крики и выстрелы.
Через некоторое время из дверей вынесли тело, накрытое рогожей.
Следом вышел полковник Орлов и другие жандармы.
Юлия сидела, не опуская вуали, и только молча смотрела на него. Видно, было что-то в ее глазах, что Орлов подошел к ней и спросил: "Будь ты проклят, упырь?"
Юлия не поняла этих слов тогда.
Машинально она встала и пошла куда-то по улице, не очень понимая, куда идет и зачем. И тут из прострации ее вывели разговоры горожан.
"Птицын застрелился! Чиновник, из жандармского управления!"
Юлия бросилась к ним.
"Птицын? Вы уверены? Вы не спутали?"
"Да нет, как тут спутаешь! В морг унесли. Говорят, он на самом деле террористам помогал, а его раскрыли, вот он и застрелимшись".
У Юлии потемнело в глазах. Не в силах сдержаться, она свернула в пустынный переулок и разрыдалась, закрывшись вуалью.
"Что же ты наделал, Алексей Сергеевич? Зачем, зачем ты не доверился мне? Зачем не поговорил - хоть пять минут бы нашел! - я бы все сделала для вас! Что же мне теперь делать?"
И в самом деле! Не одной же, совершенно не имея опыта, готовить побег из тюрьмы пяти человек! Юлия сама не заметила, как уже стала думать о них всех. Вопрос "кто же здесь правая сторона?" для нее был разрешен.
Возможно, на свободе остались еще какие-то революционеры, но она никого не знала, даже намека не имела.
Выплакавшись, Юлия поправила шляпку, опустила вуаль, вернулась в гостиницу и немедленно написала письмо дяде в Петербург с просьбой о помощи. Сейчас ей ее прежние дела казались такими неважными, но тем скорее их следовало разрешить.
Она желала уехать из этого страшного города - но и не могла сейчас уехать ни за что.
---------------------
Часть 7.
Уж как на небе две радуги,
А у добрых людей да две радости:
Правда в суде,
Да свобода везде.
(Народная песня).
Наконец был назначен день суда над Сивецкой.
В последние дни перед судом город только об этом и говорил, даже политические события отступили на второй план. Только не для Юлии Ивановны. Но на суд она пошла. И демонстративно села не в первый ряд, с местной "аристократией", а рядом с Анной Васильевной Кобылянской. И порой успокаивающе гладила ее по руке.
Сивецкая была явно полностью измучена, в том состоянии, когда человек поневоле отключается и уходит в себя. Хотя и старалась собраться, понимая, что от исхода суда зависит ее жизнь. Когда прокурор задал ей вопрос о ее звании, она словно растерялась. Анна Васильевна громко ответила за нее с места: "Девица из дворян!" Это вызвало в публике оживление, но ненадолго.
Началось все с оглашения уже хорошо известных в городе обстоятельств дела. А вот затем... Стал выходить свидетель за свидетелем, показания которых совершенно меняли картину.
Показания врача Алексеева были еще не слишком сенсационными. Он только, как врач, заявил, что слухи об интимной связи Сивецкой с молодым Орловым не имеют никаких оснований, потому что молодой человек имел проблемы в интимной сфере и нуждался в операции. Кроме того, он показал, что прописывал Орлову-старшему микстуру, содержащую морфий, для успокоения болей. Микстуру эту, как доверенный домашний человек Орловых, покупала гувернантка Сивецкая у г-жи Кобылянской. Г-жу Кобылянскую тоже вызывали, и она подтвердила все. Спрашивал прокурор и о том, сколько требуется этой микстуры, чтобы отравить человека. Г-жа Кобылянская сказала, что "нужно купить ее раза три" (Юлия Ивановна мысленно ахнула: всего-то! тогда множество людей попадают под подозрение), но доктор уверял, что нужную дозу надо собирать несколько месяцев.
Затем все становилось страшнее и страшнее.
В качестве свидетеля вызвали из тюрьмы того самого заключенного, который был арестован с чемоданом динамита. Слушая его показания, Юлия Ивановна просто не верила своим ушам. Казалось невероятным, что это происходит в реальности, а не в каком-нибудь романе г-на Дюма.
Свидетель показал, что полковник Орлов хотел от него, чтобы он с помощью динамита устроил взрыв в тюрьме в той камере, где сидела Зинаида Сивецкая, чтобы она непременно погибла при взрыве.
Зал ахнул.
Затем снова был вызван доктор. Он рассказал суду, что лечил в тюрьме тяжело больную Сивецкую, которая была в лихорадке и в бреду повторяла слова: "Господин полковник, вы обещали меня спасти. Вы променяли меня на дочь".
Полковник полиции Крайнов представил вниманию суда полученный им донос на Владимира Орлова, где было сказано, что тот является членом тайной террористской организации. Зал снова ахнул. Да, неудивительно, что это дело долго тянулось. Но практичную и образованную Юлию Ивановну поразило еще и то, что полковник, оказывается, получил донос еще при жизни Владимира, спрятал его, и в течение всех недель следствия никому о нем не говорил. Юлии вспомнились слова Карла Петровича о полиции и жандармерии как "оплоте закона". Да, она давно уже избавилась от иллюзий, что полиция всегда и везде - истинный оплот закона, но чтобы вот так...
Наконец, суду был представлен дневник молодого Орлова. Зачитывать его не стали, но объявили, что из него ясно, что юноша был крайне неуравновешен, и по-видимому страдал душевным заболеванием.
Все шло к тому, что либо молодой человек покончил с собой, либо... в его смерти как-то виновен его отец. И что он нарочно подстроил обвинение Сивецкой, чтобы скрыть неприглядную историю в своей семье.
Юлия пришла в ужас. Этот человек, который все-таки казался ей порядочным, которого она так жалела - хладнокровно обрек на каторгу и даже пытался убить невинного человека? Да что же за негодяи они все, эти "оплоты закона"!
После очередного свидетеля полковник Орлов встал и быстро вышел из зала, хлопнув дверью. Вскоре за ним последовала его жена. Дочь Елена осталась, в окружении дам, которые заботливо опекали ее.
Наконец, после вызова всех свидетелей, поднялся прокурор Гржимбовский.
Он сразу начал с того, что речь его будет не слишком свойственной прокурору, потому что, выслушав все показания, он убедился в невиновности Сивецкой.
По залу прокатился радостный гул. Все восхищались Павлом Феликсовичем. Но Юлия после его поступка в отношении ее, так не думала. "Тут не доброта, - думала она. - Этот человек чрезвычайно расчетлив. Скорее всего, он хочет произвести впечатление на жителей города ради своей репутации или чего-либо еще - ведь невиновность подсудимой уже так очевидна, что отрицать ее нет смысла, только выставлять себя в дурном свете".
Тем временем прокурор заканчивал речь: "И я требую немедленного освобождения подсудимой Сивецкой и... ареста полковника Орлова!"
В зале поднялся шум, люди стали вставать с мест. Анна Васильевна, кажется, и улыбалась и плакала одновременно. Юлия обняла ее и подтолкнула к скамье подсудимых, с которой, еще не веря произошедшему, поднималась ее кузина: "Подите, подите к ней".
И тут в зал вбежали жандармы.
"Полковник Орлов застрелился! - кричали они. - И его жена вместе с ним!"
Елена, рыдая, кинулась к двери. За ней побежали дамы и вцепились в нее, не пуская выйти.
Распоряжаться всем дальнейшим взялся полковник полиции Крайнов, как самый старший по званию, оставшийся во "властных структурах" - до сообщения в Петербург о происшедшем и назначения нового начальства.
Город и радовался освобождению Сивецкой (что безусловно хорошо говорило о нем), но не слишком бурно, так как был потрясен произошедшей трагедией.
-------------------------
Часть 8.
В ответ усмехнулся палач-генерал:
"Спасибо на вашей работе.
Вы землю хотели - я землю вам дал,
А волю на небе найдете".
(В. Тан-Богораз)
Потом, после бесконечно долгих дней ожидания присланный из Петербурга генерал-губернатор назначил день суда над политзаключенными.
Их было четверо на скамье подсудимых. Трое мужчин и одна женщина.
Женщина, та самая учительница, оказалась все-таки не случайно попавшей под арест, а тоже революционеркой. Как объявили на суде, при захвате типографии она отстреливалась вместе с мужчинами и ранила двоих жандармов. Потом в городе узнали, что она была женой Гервера, "того самого, с чемоданом динамита". История его передавалась из уст в уста. Оказывается, прокурор долго "обрабатывал" его, стремясь сделать из него своего агента, но перестарался, притворно предложив ему свободу его жены. Покойный же Птицын одним из последних своих дел успел тайком передать в тюрьму пистолет. Гервер застрелил прокурора и застрелился сам...
На суде женщина истерически рыдала. На нее страшно было смотреть. Ее поддерживали Миролюбов и другой арестованный, студент-медик. Полковник Крайнов также подошел оказать помощь. Звали врача, но врача не было поблизости.
Юлия Ивановна встала, вынула из сумочки пузырек с нюхательной солью и протянула полковнику. Никто не остановил ее. Нюхательная соль помогла не сильно. Адвокат потребовал медицинского освидетельствования подсудимой. Слава богу, председатель суда согласился, ее увели в больницу.
Внезапно открылась дверь и жандармы ввели еще одну женщину. Но посадили ее не на скамью подсудимых, а в зал, как раз позади Юлии. Это была та самая, с кем она говорила, Шибанова. Ее суд и приговор уже были позади, сюда она попросилась как свидетельница.
Улучив минуту, когда все были очень заняты происходившим у скамьи подсудимых, Юлия осторожно обернулась и чуть заметно кивнула женщине. Через некоторое время та наклонилась вперед и прошептала:
"Я не смогла воспользоваться вашими деньгами. Я хотела бы вернуть их вам".
"Оставьте их себе. Они вам могут пригодиться", - прошептала в ответ Юлия.
В отношении Миролюбова и другого революционера, захваченных с оружием в руках при взятии типографии, судьи, похоже, уже все решили. Суд крутился вокруг двоюродного брата Миролюбова, студента. Вызывали множество свидетелей. Наконец, судья неохотно объявил - отпущен под полицейский надзор.
Сидевшие в зале обрадовались, но ненадолго.
Остальных двоих приговорили к повешению. По толпе пронесся стон. Приговоренных увели.
В суде Миролюбов даже не взглянул на Юлию. В душе была пустота. Она думала, что видит его в последний раз, но это было не так.
Уже полностью стемнело. Толпа стояла у тюрьмы. Здесь смешались все - дамы, разночинцы, адвокат, почтмейстер. Внезапно из дверей под конвоем жандармов показались приговоренные.
"Сейчас!" - подумала Юлия. Она протиснулась между людьми и между жандармами и окликнула его:
"Павел Андреевич!"
Тот повернулся и узнал ее.
"Это вы? Прощайте!"
Да не все ли равно, что там к месту или нет? Другого места все равно не будет. Мертвым уже ничего не скажешь. Юлия еще протиснулась вперед, поймала и сжала его руку. Рука была теплой и твердой. Только в этот момент Юлия поняла, что ее собственные руки холодны как лед.
"Я люблю вас! Вы знали это?"
"Нет. - ответил он. - Простите".
За это краткое время жандармы спохватились и повели их дальше.
На казнь Юлия не пошла.
Небо было черным, мерцали далекие звезды, и было очень холодно. Дул ветер. Больно, больно. Пустота - и боль внутри. Кажется, что ничего больше не нужно в жизни. Но нет, это не так. Еще что-то осталось. Должно было остаться.
"Я сделаю все, что смогу! Я обещаю вам!" - мысленно клялась она тем шестерым, живым и мертвым.
Но что же именно делать? Ужасом мелькнули перед ее мысленным взором выстрелы, взрывы. И тут пришла, толкнула теплая волна - дети. Она не смогла перебороть боль, но словно изменила ее.
"Нет. Надо делать что-то другое. Но я знаю, что вы правы. Теперь я знаю."
-----------------------------------
Очень скоро Юлия Ивановна получила свое наследство, уехала в Петербург и забрала к себе детей. Проявив упорство, она разыскала народовольцев и стала помогать им - и деньгами, и помогая прятать листовки и брошюры, а порой - даже разыскиваемых людей. Однажды упоминание о ней нашла полиция в книжечке неосторожного народовольца, но она там фигурировала просто как "баронесса". Юлию Ивановну спасла недогадливость полиции - они были убеждены, что это просто кличка, и им в голову не пришло, что баронесса - настоящая.
После того, как убитого Александра 2-го сменил Александр 3-й и начались антиреформы, Юлия окончательно укрепилась в своем неприятии пути террора.
Через несколько лет Юлия вышла замуж за прогрессивного писателя и поэта Волковского. Юлия всегда была очень осторожна ради детей. Но когда Владимир и Анастасия выросли, они по собственной воле пошли в революционное движение, примкнув к партии большевиков.
Юлия горячо приветствовала революцию 1905 года, а затем обе революции 1917-го. Умерла она от воспаления легких в конце 1917 года на руках мужа и дочери, счастливая и убежденная, что настало то самое прекрасное будущее, которого начали добиваться те люди, много лет назад. Последними ее словами были: "Россия изменилась..."
Разговоры с г-жой Щукиной меня поддерживали в последней тяжелой части игры.
Немного жаль, что письмо баронессе из тюрьмы не дошло...
Оно дошло, но буквально перед судом. Баронесса уже бы ничего не успела, да и весь город уже говорил, что адвокат Габричевский возьмется и так защищать политических.
Да, с тобой играть очень хорошо было, мы на одной волне, сразу связки схватываются.
Меня вообще перед этой игрой чуть в больницу не положили. Два месяца интенсивно готовилась, на вечер четверга билет на поезд, а во вторник вечером мне вручают в зубы направление на госпитализацию. Если бы не старый врач нашей семьи, могла бы мимо игры пролететь.
А отчет просто фантастический, хоть отдельным рассказом издавай. Ты здорово пишешь прозу.
Я тоже в дайри почти не пишу, но добавляйтесь в гости!
Спасибо и за игру, и за отчет, он действительно прекрасно написан!..
Эпиграфы - это отдельное удовольствие, как и все детали, которые делают эту историю объемной и вписанной и в историю, и в литературу.
Жаль, что почти не было шансов хоть слово сказать друг другу - но это, хоть и горько, но вполне закономерно: город Дубравник мы пересекли мельком и в довольно разных направлениях :-). Да и из тюрьмы собственная способность повлиять на что-либо видится весьма сомнительной. Тем приятнее знать, что изменения происходят - и изменения в судьбе конкретных людей - залог того самого "Россия изменилась"...
Спасибо Вам... Будьте счастливы.
P.S. Аватарка сделала это сама.
тридцатилетней Маргаритебаронессе Юлии? - но титул ведь не гарантирует ни счастья, ни смысла...Будьте счастливы, Юлия! И ни о чем не жалейте
Легкой дороги, Алексей Сергеевич! Надеюсь и верю, что оттуда, где вы сейчас, вы видите и знаете, что все, что вы делали, было не напрасно.
Товарищ Гервер, мне очень, очень хочется, чтобы вы все знали, что всё это было не напрасно. И то, что вы начали, закончили другие.
А Юлия о вас напишет. Непременно.
дни и неделичасы. Мудрая женщина была Анна Васильевна! А эта фраза: "Да у нас все приличные люди сейчас где-нибудь в районе тюрьмы", мне надолго запомнится.